Шрифт:
Сцена первая
Репетиция
Виктория Павловна напряженно смотрела на сцену. Ну, Таша, кажется, хороша. Большого таланта у девочки нет, однако роль ей досталась словно скроенная по личной мерке. Увидевшие юное дарование впервые решат, разумеется, что открыли звезду. А увидеть будет кому, уж об этом она, Виктория Павловна, позаботилась. Она подняла свои старые богемные связи, крутилась, как вор на ярмарке, но сумела-таки заручиться обещаниями многих влиятельных критиков, да и просто известных в театральных кругах лиц. Они придут, обязательно придут на премьеру, и вот тогда — либо пан, либо пропал. Хотя никаких пропал — если на кон поставлено все, проигрыш невозможен!
Появилась Дашенька. Честное слово, в ней есть потенциал! Она-то изображает вовсе не себя, а совершенно
Мощный рык заставил всех вздрогнуть. Казалось, за кулисами бушует разъяренный лев, внезапно обнаруживший, что его коварно лишили законной добычи. Однако собравшиеся твердо знали, что находятся не в дикой саванне и не в зоопарке, а в обычном Доме культуры, где из животных водятся исключительно крысы, пусть и мутировавшие под влиянием цивилизации, но вряд ли способные издавать подобные звуки. Да и никто из людей вокруг, несмотря на гордое звание актеров самодеятельной студии, не сумел бы вложить в бессловесный возглас столько страсти. Этот голос, поставленный не хуже, чем у старых мхатовских мастеров, принадлежал… кому же еще, как не Евгению Борисовичу Преображенскому!
Виктория Павловна вздохнула. Она давно выработала тактику общения со своим сложным подопечным, но каждый раз с трудом заставляла себя к ней прибегнуть. Впрочем, теперь альтернативы не было. Накануне премьеры козырную карту близящейся игры следует холить и лелеять. Поэтому пришлось порывисто вскочить и броситься в направлении загадочного рыка.
За кулисами царил бардак, благоразумно скрытый полумраком. Встревоженные студийцы кольцом стояли в коридоре, а в центре кольца возвышался Преображенский, высокий, мощный, чуть полнеющий мужчина с незапоминающимся лицом, про которое один коллега с завистью заметил: «Как чистый лист бумаги — рисуй что надо». О господи, мало ему внимания, которое магическим образом притягивает на сцене, так вечно устраивает спектакли в жизни!
— Что случилось, Евгений Борисович? Как вы нас всех напугали! Мы боялись, с вами случилось что-то страшное, но вы, слава богу, целы!
В интонации ни в коем случае не должна пробиваться ирония — сплошная восторженная забота круглой дуры о своем идеале. Он это любит.
— Если и цел, то с помощью Бога, а не этой гнусной твари, — пророкотал Преображенский, жестом отвергнутого дочерьми короля Лира (совсем недавно сыгранная шикарная роль) указывая на одну из топтавшихся рядом женщин. Невыразительные черты переменились, приобретя несомненную царственность.
От прокаженной отодвинулись, и Виктория Павловна узрела Тамару Петровну. Час от часу не легче! Тамара Петровна Полякова — очередной подарок судьбы, вторая козырная карта, на которой можно строить большую игру. Правда, Полякова не актриса, поэтому данный козырь скрыт от посторонних глаз, лишь в конце завтрашней программки (кстати, после репетиции обязательно напомнить Тамаре Петровне, чтобы проследила за работой типографии) — так вот, в конце программки будет тускло отмечено — «ведет спектакль Т. П. Полякова». Можно б и не отмечать, да уж больно дама обидчива, чуть что — в слезы. Наверное, дело в возрасте, недаром говорится «что старый, что малый». Хотя шестьдесят — не совсем старость, так что физически и умственно Полякова в полном порядке. Всю жизнь просидев в НИИ рядовым инженером, она с детства бредила театром. С семьей как-то не получилось, вот и осталась одинокой старой девой, из тех, которые составляют ядро поклонниц многих артистов — разумеется, не смазливых мальчишек, атакуемых сексуально озабоченными акселератками, а настоящих артистов и артисток. Подобные зрительницы способны профессионально разобрать любую пьесу и наизусть помнят роли своих кумиров, тонко отличая проходные от судьбоносных. Они — идеальные потребители той неуловимой субстанции, ради которой и существует театр, но, увы, природа не дала им таланта. А они отдали бы за этот дар, за право прикоснуться к мифическому миру сцены все на свете!
В шестьдесят Тамара Петровна осуществила заветную мечту. Нет, в ней не проснулся дремавший дотоле гений, она стала не жрицей — лишь прислужницей, однако такой, без которой жрецы прекрасного не могли бы существовать.
А вот душой студии, ее богом-творцом, являлась, несомненно, Виктория Павловна Косицкая. Почти двадцать лет назад она закончила режиссерское отделение театрального института, подавала неплохие надежды, но после бурного романа вышла замуж за военного и отправилась кочевать с ним по просторам все еще необъятной, хоть и подрастерявшей изрядные куски родины. Формально работала редко, да обычно было и негде, однако не упускала случая организовать самодеятельный театр. Скучающие офицерские жены были рады проявить себя и развлечься, так что недостатка в актрисах не было, а энергия и обаяние Вики приманивали в студию и актеров-мужчин. Между делом родила сына Лешку (сейчас парню тринадцать). Недавно вернувшись с мужем в Питер, попыталась возобновить старые связи. Многие однокурсники достигли степеней известных, а некоторые при этом умудрились не забыть милую Вичку, обещали помочь устроиться. Но тут грянуло страшное. Мужа послали в Чечню, и не прошло месяца, как он погиб.
Вика всегда полагала, что ее Сашка — не слишком-то яркая личность. Иногда даже удивлялась, и как ее в свое время угораздило в него влюбиться? Молчаливый, спокойный, флегматичный. Что он есть, что нет. Мог целый день просидеть дома, практически не подавая голоса. Подвижной, словно ртуть, активной жене это казалось диким. Но почему-то другие мужчины, куда больше соответствующие идеалу, тонко чувствующие, артистичные, абсолютно ее в сексуальном плане не привлекали. Смирившись со странной особенностью своего организма, Вика стала верной, хотя и не слишком домовитой спутницей жизни. Впрочем, Сашка не жаловался. Раз ему требуется в квартире армейский порядок, значит, сам и должен его наводить — подобную максиму считали справедливой оба супруга. Оба также были согласны с тем, что ему повезло отхватить жар-птицу, она же запросто могла бы подыскать себе кое-что получше.
И вот теперь, когда Сашки не стало, выяснилось — лучше быть невозможно. Это иллюзия, что незаметно есть он или нет. Его присутствия, одного факта его существования было достаточно, чтобы пронизывать Викину душу невидимыми токами, которые и составляли основу счастья. Оказывается, жилось так легко и просто, поскольку в жизни была опора, неощутимая, но надежная. Пока ты дышишь, необходимости воздуха не чувствуется, а вот лишись его — и умрешь.
Вика не умерла, хоть и была к тому близка. Но ведь рядом находился моментально повзрослевший Лешка, как же оставить его в этом мире одиноким. Привидением бродила она по дому, машинально ела подсунутую сыном еду, машинально ложилась вечерами в кровать, однако не засыпала, а все прокручивала в памяти прошлое, с тоскою понимая — если б вернуться назад, вела бы себя иначе, повторяла бы мужу вновь и вновь: «Я люблю тебя, я люблю тебя так же сильно, как сразу после первой встречи, но по-другому!» Господи, скольких радостей она его лишила из-за собственной слепоты, и вот теперь ничего не поправишь!
Знакомые пытались выражать сочувствие — Вика резко их обрывала. Она не хотела ни с кем разговаривать. Постепенно ее оставили в покое. В конце концов, кому приятно, выполняя тягостный долг по отношению к ближнему, наткнуться на вопиющую неблагодарность? Только сын продолжал теребить, заставляя иногда возвращаться из сомнамбулического состояния к жизни. Это раздражало, поскольку в подобные моменты боль усиливалась, становясь совсем нестерпимой.
А потом Лешка деловито сказал:
— Мама, хочешь, я заделаю все щели, и мы откроем газ? Говорят, это совсем не больно. Все лучше, чем так.
И тут Вика вдруг явственно представила мертвое тело сына, которое заколачивают в гроб. Словно Сашку хоронят снова. Снова убивают и снова хоронят, будто мало было одного раза, будто замкнулось кольцо времени и страшные события станут повторяться вновь и вновь. И она поняла, что ей есть что терять в этой жизни, а следовательно — жизнь продолжается.
Но восстала из пепла не прежняя Вика, в сорок лет все еще ощущавшая себя девчонкой. Родилась Виктория Павловна, зрелая женщина, беззаботная активность которой преобразовалась в умение твердо идти к намеченной цели, а наивный эгоцентризм — в прагматическое использование окружающих.