Талибан. Ислам, нефть и новая Большая игра в Центральной Азии.
Шрифт:
Но убийство иранских дипломатов в Мазари-Шарифе в 1998 году едва не привело к войне между Ираном и Талибаном. Идея вторжения в Афганистан пользовалась широкой народной поддержкой, которая была использована сторонниками жесткой линии в Тегеране, желавшими дестабилизировать правительство президента Хатами. Даже сдержанный Камаль Харрази, министр иностранных дел, заговорил самым жестким языком. «Талибы — пуштуны, и они не вправе устранять все другие этнические группы с политической арены, не вызывая вспышки сопротивления. В таких условиях мир в стране невозможен. Я предостерегаю талибов и тех, кто их поддерживает, что мы не потерпим нестабильности и заговоров у наших границ. Мы достигли договоренности с Пакистаном о том, что афганская проблема не будет решаться военным путем. Но именно это происходит сейчас, и мы не можем с этим согласиться», — заявил Харрази 14 августа 1998 года. [318]
318
AFP,
Иран считал, что Пакистан предал его несколько раз. В 1996 году в то самое время, когда президент Бурхануддин Раббани, по совету Ирана, пытался расширить базу своего правительства и включить в него пуштунов и другие народы, Талибан захватил Кабул. В июне 1997 года премьер-министр Наваз Шариф посетил Тегеран. Вместе с президентом Хатами он призвал к прекращению огня в Афганистане и заявил, что военного решения быть не может. Но Иран считал, что у Пакистана нет намерения следовать соглашению. «Пакистан утратил доверие иранского народа. Мы больше не верим ему. Мы не можем допустить, чтобы Пакистан создавал проблемы для нашей национальной безопасности», — писала «Джомхури Ислами». [319]
319
AFP, «Iran presses Nawaz over Afghan policy», 15 June 1997.
Затем, летом 1998 года, Пакистан уговорил Иран участвовать в совместной дипломатической миссии мира. Иранские и пакистанские дипломаты среднего звена впервые вместе посетили Кандагар и Мазари-Шариф 4 июля 1998 года для переговоров с враждующими сторонами. Всего через несколько недель талибы атаковали Мазари-Шариф и казнили иранских дипломатов, что положило конец этой мирной инициативе. Иранцы были убеждены в том, что Пакистан сознательно ввел их в заблуждение своей якобы мирной инициативой в то самое время, когда ISI готовила нападение на Мазари-Шариф. Кроме того, Иран утверждал, что Пакистан дал гарантии безопасности для дипломатов в Мазари-Шарифе. Когда они были убиты, Иран пришел в бешенство и обвинил Талибан и Пакистан. По словам иранских официальных лиц, мулла Дост Мохаммад, который якобы возглавлял нападение на иранское консульство, сначала собрал дипломатов в подвале и поговорил по рации с Кандагаром, и только после этого расстрелял их. [320]
320
Иран утверждал это, основываясь на показаниях иранского дипломата, который избежал казни, притворившись мертвым. Раненый, он добрался до Тегерана и рассказал об этом журналистам. По иронии судьбы мулла Дост Мохаммад был арестован после возвращения в Кандагар. Его жена пожаловалась Мулле Омару на то, что ее муж привез с собой двух наложниц-хазареек, которых она не желала видеть в своем доме.
Талибан отвечал, что иранцы были не дипломатами, а агентами разведки, снабжавшими противников Талибана оружием, и это было похоже на правду. Тем не менее в ходе последующих дипломатических схваток всякое доверие между Ираном и Пакистаном испарилось. [321] Иранцы были возмущены также тем, что действия талибов угрожали растущему сближению между Ираном и США. Как заявила в июне 1998 года государственный секретарь США Мадлен Олбрайт, критически важная роль, которую Иран играет в регионе, «делает вопрос американо-иранских отношений крайне важной темой для государственного секретаря». [322]
321
Интервью с высокопоставленными иранскими дипломатами в сентябре 1998 года в Исламабаде и в январе 1999 года в Давосе.
322
Albright, Madleine, Speech to the Asia Society, New York, 17 June 1998.
Иранцы были ободрены тем, что США впервые восприняли их всерьез. Американо-иранское сотрудничество «несомненно может стать свидетельством того, что США лучше понимают реальности в нашем регионе и ту роль, которую Иран способен играть в установлении мира и безопасности, — сказал мне Камаль Харрази. — Мы долгое время пытаемся дать им [США] понять, что Иран — это ключевой игрок в регионе». [323] Еще одной причиной ирано-американского сближения было изменившееся отношение США к Талибану. Теперь обе страны имели одинаковые взгляды и критически относились к политике талибов в отношении равенства полов, наркотиков, к их обычаю давать приют террористам и к угрозе региону со стороны исламского фундаментализма в духе Талибана. По иронии судьбы, не шиитский, а суннитский фундаментализм талибов оказался новой угрозой для США.
323
Интервью с Харрази, Тегеран, 30 апреля 1998 года.
Талибан оказался проблемой даже для Саудовской Аравии, что помогло сближению Тегерана и Эр-Рияда. Тот факт, что Талибан предоставил убежище бин Ладену, показало всем экстремизм талибов и создало угрозу для безопасности Саудовской Аравии. Знаменательно, что ирано-саудовское сближение не прекратилось даже тогда, когда Иран угрожал напасть на Афганистан в 1998 году. В мае 1999 года президент Хатами стал первым почти за три десятилетия иранским лидером, посетившим Саудовскую Аравию.
Талибан, поддерживающий недовольных в Саудовской Аравии, представляет большую угрозу для безопасности королевства. В прошлом саудовцы с уважением относились к фундаментализму талибов, не особенно задумываясь о том, каким должно быть государственное устройство Афганистана и какие политические компромиссы это повлечет за собой, но теперь они больше не могли позволить себе такого легкомысленного отношения. Поскольку саудовская внешняя политика покоилась в основном на личных отношениях покровительства, а не на государственных институтах, сложно было представить, как могла бы возникнуть новая политика в отношении Афганистана, основанная на саудовских национальных интересах, а не на ваххабизме, и направленная на установление стабильности в регионе.
Если президент Хатами будет продвигать вперед свою программу реформ, то иранский режим будет все больше желать и стремиться к мирному урегулированию в Афганистане, — чтобы не тратить средства на поддержку противников Талибана, предотвратить распространение наркотиков, оружия и национальной розни через границу и еще более сблизиться с США. По иронии судьбы, экстремизм талибов помог сближению Ирана с Саудовской Аравией и ослабил отношения Пакистана с каждой из этих стран. Главные потери от возвращения Ирана в круг цивилизованных стран понес Пакистан. Но чтобы покончить со своей изоляцией от Запада, Иран должен показать себя ответственным и уравновешенным членом международного сообщества. Первым и главным испытанием для него будет его помощь в установлении мира в Афганистане.
Заключение. Будущее Афганистана
Афганистан превратился в один из «забытых конфликтов современного мира — один из тех, которые Запад, избирательный и непостоянный в своем внимании, предпочел игнорировать, чтобы сосредоточиться на Югославии», — сказал в 1995 году бывший Генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос-Гали. [324] Мир отвернулся от Афганистана, и тогда гражданская война, этническое размежевание и национальные конфликты обернулись разрушением государственности. Страна перестала существовать как государство, а когда распадается государство, то перестает существовать и гражданское общество. Выросли поколения детей, не помнящих родства и не знающих никакого смысла и способа существования, кроме войны. Взрослые, страдая от насилия, знали только войну и власть бандитских главарей. «Мы имеем дело с разрушенным государством, которое выглядит как гноящаяся рана. Мы даже не знаем, как начать ее чистить», — сказал представитель ООН Лахдар Брахими. [325]
324
Ignatieff, 1999.
325
Интервью с Брахими, Исламабад, 14 мая 1998 года.
Все население Афганистана было вынуждено покинуть свои дома, причем не единожды, а много раз. Кабул был разрушен настолько, что его можно назвать Дрезденом конца двадцатого века. То, что было перекрестком Азии на древнем Шелковом пути, превратилось в развалины, тянущиеся на много миль. Отсутствует всякая инфраструктура жизнеобеспечения, даже самая элементарная. В 1998 году в докладе МККК говорилось, что в 98 000 афганских семей во главе стоит вдова, а в 63 000 — инвалид, а 45 000 человек лечились от ран только в этом году. Число убитых, даже приблизительное, неизвестно. Единственными работающими фабриками были те, где благотворительные организации делали искусственные конечности, костыли и инвалидные коляски. [326]
326
AFP, «Afghan casualty figures show no sign of easing», News, 13 October 1998.
Афганистан оказался расколот во многих измерениях: по этническому и по религиозному признаку, на горожан и сельских жителей, на образованных и необразованных, на тех, у кого есть оружие, и тех, у кого оно отнято. Экономика стала черной дырой, сосущей соки из соседей и обессиливающей их через контрабанду, торговлю наркотиками и оружием. «Пройдет десять-пятнадцать лет, прежде чем появится действующая центральная власть, способная выполнять минимум административных функций, необходимых для развития страны. И это, на мой взгляд, скорее оптимистическая оценка», — сказал шведский сотрудник благотворительной организации Андерс Фанге. [327]
327
Fange, Anders, «Difficulties and Opportunities; Challenges of Aid in Afghanistan»,