Там, где дует сирокко
Шрифт:
В конце переулка располагалось кафе «Даккар», принадлежавшее сенегальцу по имени Малик. Наверное, раньше оно было собственностью кого-то из назрани – их и сейчас жило здесь немало, но от их вкусов почти ничего в нём не осталось.
Кафе представляло собой небольшую душную комнатку без кондиционера с тщетно лопатящим влажную жару вентилятором и старомодными деревянными столами. За стойкой работала одна из жён Малика, другая помогала мужу готовить.
В кафе подавали западноафриканскую кухню, за что земляки его и ценили – собственно, здесь всё было как дома, от вкуса до неспешного обслуживания. «Даккар» был одним из местечек в Мадине, где люди могли просто предложить незнакомцу разделить
Салах обогнул кафе и зашёл во двор, тихо выругавшись, когда споткнулся о какую-то брошенную жестянку. Вот и дверь в его комнатку. Что ж, здесь простенько, но почти как дома.
Нащупав рукой переключатель, он повернул диск, и помещение залил ровный белёсый свет. Кровать, застеленная полосатым пледом, столик, на котором громоздилась портативная печка, прикреплённый к стенке умывальник и полоска кухонного бокса. На самом деле, не так плохо. На заработках в Котону или Нуакшоте он жил в местах и похуже.
Наклонившись, Салах рывками распутал застёжки на кроссовках, сбросил их и сел на кровать. Сейчас посмотрим, что предлагает ему эта белая шлюха…
Он открыл наладонник, в несколько ударов пальцами нашёл нужную папку и щёлкнул по ней.
В первую секунду ему показалось, что экран перекосило, он повернул наладонник и сообразил, что проблема не в нём – просто та девка… как её, Замиль, слишком торопилась сделать снимки и перевернула окошко беседы. «У неё ещё наверняка и руки дрожали», – подумал он и, осторожно повернув запись пальцами, начал читать.
Здесь были окошки бесед в маль-амр, несколько, и одну из них он закрыл почти сразу. Какой-то разговор про покупку дома в Александрии. Но читая вторую, он вздрогнул. «Хашим», которого в этой беседе звали «Насер Алла», говорил с человеком, называвшим себя «Путник». И они говорили о том, что делать, когда придут дни, которые они называли «интифада» 20 . В отрывке, который пересняла Замиль, «Путник» писал, что всё начнётся с «огня на дома назрани», и упоминал про смерть «дервиша, за которым ходят зеваки». Разговор обрывался неожиданно – следующую часть девушка не скопировала, но и по прочитанному было понятно, что шейхи, к которым явно относился Хашим/Насер-алла, готовили Острову что-то нехорошее. Кровь, убийства, погромы и зажигательные проповеди. Трудно представить что-то более неприятное для Салаха. Прошлые дни, дни фитна, смятения и смертей, запомнились ему крахом всей его жизни, и…
20
Интифада (араб.) – буквально «восстание», слово часто используется для обозначения каких-то потрясений с положительной коннотацией.
Он открыл ещё один диалог, отснятый двумя накладывающимися друг на друга кусками, и увидел, что собеседник здесь другой. Переписка по-прежнему шла на фусха, но одно из первых слов собеседник Хашима написал с ошибкой, которую мог сделать только марокканец. Вместо имени человека было написано «клюв смерти» под изображением соколиной головы. Салах
– Муташаррида можно послать и второй раз, – писал собеседник Хашима, – если ты ему доверяешь. Он ведь из Мавритании и значит истинный сын Махди.
– Думаю, что нет, – отвечал ему Хашим, – я потом уже поузнавал у людей больше об этом Салахе. Тёмный человек. Набожностью неизвестен, зато берётся за самые непотребные заказы, привозит вонючий тахриб из проклятых земель.
– Воистину, в каждой отаре найдётся паршивая овца, раз на земле Махди рождается такое отребье. Так что, в следующий раз ждать другого?
– Мы ищем. Никому из муташарридов нельзя доверять. Может, пошлём Салаха с его дружком. Но так или иначе, они должны молчать, а в способность этих шакалов молчать я не верю.
– Ты скрепишь их клятвой на Кур’ане?
– Я скреплю их пулей из Norinco 2022. Не думаю, что кто-то будет оплакивать такую дрянь. Он будет одним из первых, кого сожжёт огонь очищения.
– Но что до связи с нами после того, как мы окажемся там?
– Мы найдём менее опасный способ. Вам нужно подождать только до…
Здесь диалог обрывался, и Салах напряженными, почти негнущимися пальцами перелистнул отпечаток, посмотрел другой. Нет, там уже разговор с другим человеком. Потом изучим, пока же…
Салах отложил наладонник, глубоко вдохнул и медленно проговорил слова дуа, которыми призывал Аллаха в помощь, когда ощущал рядом нечто злое. Ему сейчас понадобится вся помощь, которую может дать ему и Всеблагой, и любой из людей, кого Аллах в неизъяснимой своей мудрости превратит в своё орудие.
Потому что только что он прочитал, как бредящий новым Газаватом шейх приговорил его к смерти.
Глава шестая
Зелья. В этом районе Мадины всё пропахло ими, что не в последнюю очередь заставляло Замиль ненавидеть это место и всю её жизнь. Иногда она думала, что зелья – то, что стало началом конца её семьи. Её семьи? Была ли у неё семья? И разве это – семья?
Мать и отец есть у каждого человека. Но детство Замиль отличалось от детства других, даже если брать их изломанное послевоенное поколение. Что она сейчас помнила о тех годах, времени перемен? Новые лица на улицах – разделение людей на старых и новых. Новые вывески, новые здания? И проповеди – длинные речи отца о гибели отвернувшегося от своего естества мира, об огне с небес. О том что обновлённый проповедями Махди ислам даст новую надежду человечеству. Помнила вечера за утомительными уроками арабского. Помнила, как он заставлял её слушать радио, откуда звучала гортанная речь новых хозяев жизни.
– Это язык нового мира, – говорил он, глядя ей в лицо, – ты должна его знать. Ты должна быть частью этого нового мира и прожить достаточно долго, чтобы увидеть новый Халифат…
Самому отцу столько прожить не светило – что у него было с сердцем, Замиль так и не узнала. Но он иногда повторял, что оставшиеся ему на этой Земле дни коротки, и всё, что остаётся… всё, что остаётся – это приближать конец. Она и сейчас видела, как наяву, его тонкие, подрагивающие пальцы, развинчивающие мундштук и уминающие сердцевину. И по квартире плыл приторный, тошнотворно-сладковатый, проникающий, казалось, сквозь поры до самых костей запах марокканского зелья. Глаза отца, как и матери, стекленели, и они болтали о чём-то понятном только им и хихикали. Нередко их глаза краснели, и липкие струйки слюны тянулись из уголков рта, но те их не замечали.