Там, где нас есть
Шрифт:
Собаки охренели, проходящие мамаши и бабульки тоже. Но мамаши и бабульки виду не подали, а собаки попрятались и лаять перестали. Любой бы перестал. Борух ужасен после ночи работы.
И я пошел домой гордый, что я такую ее беду помог преодолеть.
Хорошо бы все ее беды я так же легко смог бы преодолеть. Или хотя б с такой готовностью входил в ее положение, как вчера.
И чтоб она и дальше верила, что у меня-то всегда есть про запас верное средство от бед.
Звягин и я. Размышление на тему Веллера
Дело было в девяносто четвертом годе. Борух собирался поехать в горы и, будучи в гостях незадолго до отъезда, попросил свою знакомую, тогда менеджера средней руки в средней руки книготорговой конторе:
— Светка, дай почитать чего в поезд.
Светка порылась в куче книжек под батареей на кухне и протянула глянцевую и разноцветную со свирепой мордой на обложке:
— На, вот эту почитай.
Борух повертел книжку в руках, и на лице его, похоже, отразилось некоторое сомнение, годится ли взрослому человеку с репутацией эстета и ценителя такое чтиво, хоть бы и в поезд.
— Читай-читай, — безжалостно сказала Светка, отрезая пути к дальнейшей дискуссии.
И я положил это произведение полиграфического искусства под клапан в рюкзак. Доставал ее пару раз в поезде, но что-то она мне не шла. «Опять какая-то хрень антисталинистская с явной аллюзией на Пронина. Выстрелы-погони», — подумал я про себя, одолев пару страниц и опять засунув ее под клапан. Ну ладно.
В Уллутау, куда мы, собственно, направлялись на сборы, все не радовало. Происходил переход от социалистической альпинистской халявы к частному способу приема и обслуживания горовосходителей, естественно, перво-наперво выразившийся в установке довольно злых тарифов на все, от предоставления коек до проката снаряжения. Пообщавшись с лагерным начальством, встали мы от Уллутау через речку, в месте, по нелепой случайности оказавшемся не собственностью новых владельцев Уллутау и одновременно не территорией заповедника, который на Кавказе везде, где может ступить чья-либо нога.
Сборы шли своим чередом, занятия проходились, зачеты в книжку ставились, погода портилась, водка пилась, песни пелись, Борух постепенно осознавал, что теряет интерес к спортивному альпинизму, делать было совершенно нечего. И Борух отыскал где-то в углу палатки ту разноцветную книжку.
Дело еще и в том, что Борух в тот момент жизни как бы подвис. Не то чтоб переоценка ценностей, но было такое общее состояние, что все надоело, но менять чего-либо было лень, слишком привык. Нужен был толчок — и я его получил. Чтение меня заинтересовало, и настроение улучшилось. Чем-то брала довольно незамысловатая подборка историй из жизни киношного персонажа. Я и сейчас толком этого не могу объяснить, прочтя подобные истории у Бушкова и Громова, у Злотникова и Макса нашего Фрая. Что цепляет в чтении о приключениях героя, которого не бывает и по здравом размышлении быть не может?
Наверное, общее чувство удовлетворения от того, что трудности можно разрешить, если решить, в чем именно трудности, решить их разрешить и решению этому последовательно следовать. Во как! Борух дочитал книжку, подождал пару дней, не показалось ли ему, что он переходит на другой уровень существования, объявил руководству сборов, что образовались срочные дела на равнине, и собрал рюкзак. Болотный период закончился. Борух решил, что переменит страну проживания. Снова образовались цели и задачи, и дышалось легко и свободно.
По возвращении Борух нарыл у друзей байдарку и сходил с женой в десятидневный несложный поход, потом половил с тестем рыбу в гостях у родителей жены, вернувшись на работу, объявил начальству, что увольняется и будет работать самостоятельно.
Спустя некоторое время я записался в школу по изучению языка иврит.
И вот я здесь, господа! Xo-xo!
Таким образом, произведение литературы изменило мою жизнь, а к автору я приобрел постоянно действующий интерес. Не сказать чтоб прямо все им написанное вызывало у меня жуткий энтузиазм и закрывало мне глаза на явные огрехи, но все-таки, согласитесь, чтоб подвигнуть человека на конкретные действия, слово должно иметь силу, недюжинную, и Веллер такой силой обладает. Как бы ни было обидно его недоброжелателям, он в основном знает, о чем говорит, и отталкивается от собственных возможностей, не как от уникальных и запредельных, а как от некоего нулевого уровня, который они составляют. Я могу, значит, и всякий сможет. А кто не сможет, так и хрен с ним. Пусть плачет в уголке, и мы его даже неискренне поутешаем.
Без гордости сообщаю тем, кто не догадывался, что и сам я такой безжалостный и беспощадный тип, с абсолютизируемым личным опытом выживания.
Сакрализация обыденного
1. Колбаса
Сложилось так, что в моей семье все умели готовить. Говоря «все», я имею в виду — все, и мужчины, и женщины. Даже папа умел сделать из имеющихся в наличии продуктов чего-нибудь годное перебиться до прихода основных сил, хотя, случись конкурс, призов бы он не взял. Я к тому, что я не вырос прямо уж на голых макаронах с котлетами из кулинарии и на вермишелевых супчиках из пакетов. Бабуля моя вообще была в кухонных делах, особенно в выпечке, большая мастерица, и мое нынешнее состояние организма отчасти ее заслуга.
Но колбаса! Колбаса, товарищи, была чем-то не то чтоб запредельным, но все-таки малодоступным и достаточно редким. Лакомством. Ее надо было не покупать, как покупалось практически все остальное, а доставать. Жители нестоличных частей бывшего СССР знают, что я имею в виду. Удачей было налететь на очередь за ней в ближнем гастрономе, счастьем было получить палку ее в продуктовом заказе к какому-то близкому празднику. Не какую-то там экзотическую, вроде сервелата или охотничьих сосисек, а обычную вареную, любительскую, докторскую или языковую с темно-красными вкраплениями.
Колбасу привозили с собой из командировок в столицы, колбасу привозили в подарок столичные родственники, колбасу, нарезанную тонко-претонко, гордо ставили на праздничный стол в красивых тарелках в самом центре, рядом с гусем с яблоками и пирогом с рыбой. Такое было ей ее редкостностью придано значение, не должное ей вообще-то сопутствовать.
Некоторые моего возраста знакомые ничего такого не помнят, и я спорил бывало, а теперь не спорю, разные возможности были у людей находить ее и доставать. У нас они были вполне средние. А может, даже и ниже. Дед и отец были инженерами, бабка — кассирша в кинотеатре, мать — воспитательница в детском саду. Не тот контингент, чтоб витающие в горних высях социалистического снабжения продавцы мясных отделов гастрономов водили с моими родственниками полезные знакомства.
Я, собственно, это к тому рассказываю, что по сю пору к колбасе у меня специальная слабость. Не до конца выветрилась из памяти та когдатошняя недостача. Я ее люблю всякую — и копченую, и вяленую, но настоящий кайф я испытываю от разновидностей вареной. От всякой любительской, докторской до языковой, с темно-красными вкраплениями. Я чувствую себя вполне благополучным в плане еды, если она есть в холодильнике и спокойным за прокорм в ближайшее время.
Дети мои такой потребительской заморочки не унаследовали. Слава Всевышнему, на их памяти колбасы везде полно, какой хочешь. Оно и к лучшему.