Там, где нас есть
Шрифт:
На следующий день я отправился в них в Военно-морской музей и опять был счастлив.
Трогал свои колени, беспрерывно лазал за чем-то в карманы, чтоб почувствовать изгиб переднего кармана и медность заклепки на стрелке его с боковым швом. Таких дней было еще несколько.
Мне надолго их хватило. Я проходил в них, практически не снимая, еще три года. Не умея и стыдясь объяснять в школе каждой училке, почему я не хожу в школу в костюме, как подобает скромному советскому школьнику и комсомольцу, я почти сразу проявил себя фрондером и вольнодумцем, задавая встречный вопрос: а что, в джинсах запрещено? Дальше все только усугублялось. Я отрастил волосы, невзирая на активное противодействие директора и педсовета, носил верблюжьей шерсти водолазный свитер вместо пиджака, который был, на мой взгляд, несовместим с голубым
И я осмелел в знакомствах с девушками. Они на меня порядком воздействовали, да, те немецкие штаны. На свое первое свидание я шел именно в них, а еще в дынно-желтой вьетнамской рубашке с воротником-стойкой, и в руке у меня тускло светился букет пионов. Бытует сюжет о стеснении юношей с цветами в руках, но я не стеснялся. Мои джинсы придавали мне смелости. Я был крут, шел к своей девушке, и мне нечего было стесняться. Я был горд.
Окончательно я с ними расстался уже после армии, штопаными-перештопаными, во множестве заплаток и разного происхождения пятнах, но все еще любимыми.
Когда я их выбрасывал, конечно, я не бросил их в ведро для мусора, а скорбно нес их к контейнеру, стыдливо завернутые в газету, у меня было чувство, что я хороню друга. Нет, правда, я чуть не плакал, двадцатилетний мужчина, отслуживший срочную.
С того момента получения в руки пластикового пакета с надписью «TEXAS JEANS indigo denim. Made in W-Germany» у меня было много различных переживаний шокового характера, всякого такого, что впервые. Я начал курить, потом попробовал пить портвейн, потом потерял невинность, потом начал играть джаз, потом попал на беседу в гэбуху, поступил в институт… Много было всякого. Но самым, пожалуй, сильным переживанием до попадания в Совармию было завладение вот этим, ничего, в сущности, особенного не представляющим, предметом одежды.
Я до сих пор комфортней всего чувствую себя в джинсах. Конечно, уже не в любых. А в джинсах из джинсов, в их апофеозе, Levi's 501. Я до сих пор считаю эту одежду чрезвычайно красивой. И у них до сих пор очень волнующий запах.
И я до сих пор не восхищаюсь общественным строем, при котором вырос, не разделявшим со мной моей совершенно безопасной для него радости.
3. Крыша над головой
Первая наша съемная квартира возникла благодаря моей покойной бабуле и располагалась на улице Серова в частном секторе, если вы понимаете, о чем я. Она представляла собой когдатошнюю времянку, ставшую со временем сараюшкой, с сенями, претендующими называться кухней, и комнатой, в которой свободно помещались двуспальная ржавая кровать и вешалка-стойка. Окном комната глядела в хозяйскую стену, а на кухне окон не водилось. Пол на кухне был земляной, отопительная труба, ведущая свой извилистый путь к очень небольшой батарее в комнате, незатейливо выходила из стены хозяйского дома и так же незатейливо входила в стену нашей избушки, примерно метр с половиной свободно болтаясь в ветвях стоящей у нее на дороге яблони.
Сказать, что там был собачий холод, было б некоторой вольностью и преуменьшением. Холод там был космический. Подозреваю, что это отопительная труба недостаточно старалась донести до нас тепло, приходящееся на нашу долю, пытаясь хоть немного согреть саму себя. Грешно было б ее в этом винить, изоляции на ней никакой не водилось, и, вздумай она греть нас, у нее все равно ничего б не вышло.
Плитка с одной конфоркой на кухне питалась маленькими пузатыми баллонами, которые надо было менять на рынке в пункте обмена, по возможности выбрав более-менее полные и без утечки. Удавалось это не всегда. За водой надо было стучать к хозяевам. Они не всегда случались дома и не всегда случались трезвы, нетрезвые они на стук не реагировали, стеснялись небось, не знаю точно. Мыться и стирать белье мы ходили на квартиру моей бабки Анны. Недалеко, минут пятнадцать неспешным шагом в другой стороне района Придача. Там и ночевали периодически, если было особенно холодно, Инка на раскладушке, а я на матрасе на полу. Особенно холодно было почти всегда, мы женились в ноябре, потепление ожидалось примерно через четыре месяца.
Не помню, сколько мы там прожили, если можно так назвать наше постоянное курсирование между учебой, работой и бабкиной квартирой. Судя по всему, недолго. Помню, что уже той же зимой я нашел нам времянку на Песчановке, с огромной комнатой и большой кухней, оклеенной голубой клеенкой с рисунком под кафель.
Жена сшила на кухню занавеску, синюю в персиковых цветочках, стол мы поставили у окна. Кухонные прибамбасы и полочки для них мы купили в недалеком и хорошем хозяйственном магазине на Новосибирской, а набор кастрюль был у нас дареный Инкиными однокурсницами. Пять эмалированных кастрюль разного калибра и чудесной расцветки. Холодильник я привез с дачи, на глыбинском «запорожце», пугая видом этого холодильника прохожих и ментов. «Саратов» его звали, холодильник, он нам служил верой и правдой еще лет семь. В ту квартиру мы купили наш первый телевизор (с ним связана отдельная история — как единственный раз в жизни я поимел прямую выгоду с государства и отщипнул часть его экономической мощи) и складной, он же раскладной, диван цвета горчицы. Шел 88-й год, последняя попытка реанимации советского строя. Но «купили» — слишком сильное слово, все надо было доставать, стоя в очередях, записываясь и отмечаясь. Я работал, жена училась, считалась посвободней меня и стояла в тех очередях, ходила отмечаться и следила за доставкой. Тогда она была первый раз беременная и очень убедительная и грозная своим видом. Все закончилось не очень удачно, но об этом, может, в другой раз.
Странно, но нам хватало тех денег, которые я зарабатывал, стипендии жены, и нам время от времени подкидывали немного тесть с тещей, дай им Бог здоровья и долголетия, этим любимым мной людям, очень корректно с нами всегда обходившимся.
Люди от земли почти всегда очень учтивы, вы не замечали? Иногда весьма своеобразно учтивы, но в них, по большей части, сидит очень чувствительный прибор, улавливающий возможную обиду ближнего и не допускающий действий, способных ее вызвать.
Тестя мои сами в свое время женились незадолго до окончания пединститута, проблемы наши вполне понимали, сильно в них не лезли. Интересовались, как у нас что заведено, расспрашивали, что мы где покупаем и что едим, но с советами не особенно лезли. Хотя по тому, что они с их помощью или продуктовой посылкой из далекого степного Богучара появлялись всегда очень вовремя и без лишних базаров, мне сдается, они внимательно за нами присматривали и сильно за нас болели.
Тесть раз предложил мне продать его мед, у него была и сейчас есть небольшая пасека. Мед я продал, часть денег тесть велел отдать Инкиной сестре Ольге, а остальные велел держать у себя, мол, потом он заберет когда-нибудь. Деньги тогда дешевели стремительно, и, когда он наконец захотел их забрать, мы в них доложили сколько надо с легкостью. Подозреваю, что дело не совсем в коммерческой несообразительности тестя. Без всякой сообразительности он мог бы отвезти мед в приемный пункт в Богучаре и получить причитающееся на месте. Предложи он мне те деньги в пользование прямо, мы б отказались, и я привез бы ему их в кратчайший возможный срок. Да писал как-то уже об этом.
В той квартире мы прожили довольно долго, года полтора. Принимали гостей, не очень частых, ехать к нам было уж очень далеко, и район был не самый безопасный. Не знаю, как сейчас там. Часто гости оставались ночевать. Заяц, к примеру, имел навечно закрепленный за ним матрас, который сам разворачивал на кухне, клал очки на стол и отрубался. Хорошо жили, просторно, хоть и далеко от всего. Баня, впрочем, была рядом, на Танеева, и стоила копейки, магазины с едой тоже были поблизости. Потом Инка опять забеременела, и наши хозяева мягко, но настойчиво предложили нам съехать. Мы с нашими книгами и котом переехали в комнату в универском общежитии, Инка наконец получила ее. Туда мы и привезли нашего первенца, Арсения, размером тогда чуть меньше нашего же кота.
Нам было тогда примерно сорок пять лет на двоих, мы ничего не боялись и все у нас было впереди. Вопрос о разводе не возникал до сих пор.
Сейчас у нас довольно небольшая, условно трехкомнатная квартира в старом доме и вполне себе по израильским меркам невзрачная. Да по любым меркам не звездной крути. Неважно. Мы любим в ней жить. У нас случались времена и похуже.
4. Кино
Как сказано довольно давно и по другому поводу: это вранье, что к хорошему быстро привыкаешь, к хорошему привыкаешь мгновенно.