Там, где престол сатаны. Том 2
Шрифт:
– Сергей Павлович!
– Да, да… – как сквозь сон, отозвался доктор. – Здесь я. И не здесь.
Чистенький старичок кивнул:
– Понимаю вас.
– Словами не скажешь, – Сергей Павлович повернул голову чуть вправо и смотрел теперь в сторону Сангарского монастыря, – но я не только об этом…
Молодая пара безмолвно проследовала мимо, причем он крепкой рукой держал ее за талию, а она склонила голову ему на плечо, что являло собой идиллическое зрелище, на которое, впрочем, ни старый сотниковский житель, ни младший и последний Боголюбов не обратили внимания.
– …об этом окне в вечность… Ведь и Петр Иванович каждое утро… Зимой, правда, если ранняя литургия, еще темно, когда он выходил… Но ведь и он, как сейчас мы с вами!.. И, может быть, – а почему,
Горячую и несколько сумбурную речь доктора Игнатий Тихонович сопровождал одобрительным покачиванием седой головы и краткими замечаниями, что именно об этом он говорил нынешним утром в автобусе, о Юмашевой роще и ее вековых соснах, чья долгая жизнь есть продление жизни ушедших от нас людей и память о них.
– Я все-таки в другом смысле, – вяло опроверг Сергей Павлович.
Его спутник в который уже раз проявил благоразумную сдержанность и, можно сказать, даже милосердие доброго самарянина, правда изранена была не плоть доктора, а душа, но, согласитесь, зачастую страдания от душевной боли значительно превосходят страдания, причиняемые нам незаконнорожденным камнем (величиной, кстати, со спичечную головку), обезумевшим зубным нервом, а также нервом, внезапно, будто клещами, зажатым в поясничном отделе позвоночника, и прочее, и прочее, и обратил внимание доктора на двухэтажный, серый, во всех отношениях непривлекательный дом невдалеке от прогулочной дорожки.
– На этом месте, – объявил он, – стоял другой дом – Петра Ивановича Боголюбова. Перед арестом он жил здесь вместе с женой…
– Ее Анной звали. – Мгновенной тоской откликнулось в Сергее Павловиче это имя. – Он ей из тюрьмы писал… Милая моя, невинная страдалица, – вспомнил и с тяжелым горячим комом в груди произнес младший Боголюбов. – Короткое было у нас с тобой счастье на земле, но вечное будет счастье на небесах. Там я терпеливо и с любовью буду тебя ждать.
– Это… это из письма?! – взволновался летописец. – И оно у вас? Сохранилось? И вы… вернее, ваш отец… его получили? Как? Чудо!
– Одно письмо и две записки, – Сергей Павлович уже не отягощал себя подозрением о возможной тайной службе чистенького старичка. – И не папа… папа их сберег, что для него уже подвиг. Его власть чуть не сожрала… и сожрала бы, и не поперхнулась поповским отродьем. И он на всю жизнь заболел страхом перед ней. Бабушке, – он с усилием вымолвил непривычное для языка и губ слово и кивнул в сторону серого дома, мрачного надгробия разоренному гнезду Боголюбовых, – по тайной почте передавали… Анне… А что… там? Впрочем, не все ли равно.
Игнатий Тихонович позволил себе не согласиться и мягко, но твердо высказался в том духе, что Сергей Павлович должен обладать исчерпывающим представлением о граде Сотникове и едва ли не в первую очередь – обо всем, что непосредственно связано с трагической историей родного ему семейства. В этом доме, то есть совсем, разумеется, не в этом, где сейчас располагается в одной половине КБО, скорее символ бытового обслуживания, чем его действительное осуществление, что, впрочем, неудивительно, ибо у нас страна преимущественно символическая, а в другой – редакция районной газеты «Сельская новь», известная в народе как, простите, «Сельская вонь», читать не следует из-за опасности нешуточного душевного травматизма, а в совершенно на него не похожем, в четыре окошка, с цветами в палисаднике, просто поразительна проявившаяся при советской власти патологическая склонность уродовать природную красоту отвратительными новостройками, помимо Петра Ивановича и его супруги проживал также Иван Маркович Боголюбов, преклонных лет, однако, несмотря на возраст и болезни, уведенный архаровцами в тюрьму и сутки спустя расстрелянный в Юмашевой роще.
– Когда-нибудь, – Игнатий Тихонович бросил прощальный взгляд на оставшийся позади серый дом, – его снесут… Храму подобает стоять на крови, а дому, тем более такому – нет!
– Вся страна на крови – и ничего, – Сергей Павлович криво усмехнулся. – Шатается, а не падает.
У сотниковского старожила, однако, мысли шли своим чередом.
– И памятник вместо этого сарая безликого! – воскликнул он. – Невинно убиенным – от скорбящих потомков. Что-нибудь в таком роде…
– Памятник? – желчно переспросил Сергей Павлович. – Скорбящие потомки? Где вы их видели, мой дорогой? Можно подумать, вы не летописец, что вы не давали себе клятву: правду и ничего кроме правды, а сочинитель одических песнопений. Широка страна моя родная… Кто спорит. Широкая страна с короткой памятью.
Игнатий Тихонович потускнел лицом и взором.
– Вы, наверно, правы… Но все-таки… – быстрыми шажками он забежал вперед и, обернувшись, вопросительно посмотрел на своего собеседника. – Когда-нибудь… может быть… Поставят, как вы думаете?
– Жаль только, – с неумолимостью неподкупного судьи отчеканил Сергей Павлович, – жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.
Тут их пути разошлись, имеется в виду, что сотниковский житель и московский гость, дойдя до конца прогулочной тропы, последнего фонаря, свежевыкрашенной в голубой цвет круглой беседки и поросшего плотным кустарником крутого обрыва, взяли налево и двинулись по Проезжему переулку, меж тем как река несла свои тихие воды в другую сторону, на восток, к цветущим лугам и белым стенам Сангарского монастыря. По смутным соображениям доктора Боголюбова, переулок должен был привести их к улицам генерала и графа Павлинцева и разорителя святых могил Рогаткина, каковые они миновали нынче утром, следуя от автостанции по дощатому тротуару улицы Калинина в центр града Сотникова.
– Круг почета? – осведомился он у вожатого.
Тот кивнул и призвал доктора хотя бы на краткое время совлечь с себя ризу печали и сполна насладиться прелестью проулков, переулков и улочек, заросших травой, стиснутых заборами и роскошными вишневыми садами.
– Глядите! Любуйтесь! Дышите! Здесь не воздух – нектар! – И, подавая пример несчастному жителю мегаполиса, протравленному угарным газом и никотином, Игнатий Тихонович, как выброшенная на берег рыба, открыл рот и совершил несколько глубоких вдохов. – Глоток жизни, уверяю вас!
– У меня и так голова кругом, – пробормотал Сергей Павлович.
– От воздуха?
– Вот именно, – усмехнулся доктор, превратно перетолковывая маленькую гордость местного жителя в духе некоего историко-политического обобщения. Дескать, ни сады, ни цветы, ни луга, ни колосья вкупе с полуденным зноем не в состоянии очистить воздух сего града от сладковатого запаха некогда пролитой здесь невинной крови и горького привкуса слез.
Да. Летними ночами призраки минувшего медленно выступают из-за плодоносящих вишен. В резком свете луны облекшийся в тень Петр Иванович снова и снова прощается с младшим Боголюбовым. Помни обо мне! – заклинает он. Видно его лицо измученного старика. Глубоко запавшие глаза. Морщины. Между тем, он ровесник Сергея Павловича. Как не ужаснуться бездне страданий, в каковую Божьим попущением и дьявольским коварством был ввергнут сей воин Христов! В нем, однако, нет темного мстительного чувства к тем, кто повинен в его безвременной и мученической кончине. Словно святой Георгий – змея, христианин победил в нем подверженного земным страстям человека. Мне отмщение, и Аз воздам, – слышен в ночной тиши его слабый голос. Дует теплый ветер, едва шелестят травы и листья. А я говорю вам, – продолжает Петр Иванович, – любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Сергей Павлович с каменным упорством отрицательно качает головой.