Там, где сердце
Шрифт:
— Лок, зачем… какого хрена ты говоришь это?
Глаза жжет. Сердце дрожит, словно у загнанного кролика. Легкие не могут вдохнуть. Колени дрожат.
— Что это значит?
Рукой, обернутой вокруг моей талии, он прижимает меня к нему. Слишком крепко. Словно удерживает от побега. Думаю, это разумная предосторожность. Он молчит. Я чувствую, как его трясет, словно человек его комплекции и силы дрожит от страха.
— Лок? Поговори со мной. Ты не можешь сказать что-то подобное, а потом замолчать.
— Я родился с врожденным пороком сердца. Мой прадед имел тот же дефект и умер в шестьдесят. Мой дед — в сорок пять. Отец — в тридцать пять. Мне врачи сказали, что вряд ли доживу до тридцати.
— О, Боже мой, Лок.
— Это случилось в тридцать один. Сердце не выдержало на тридцать первый день рождения. На самом деле, я умер на операционном столе, но они смогли меня вернуть. Поддерживали с помощью всех этих машин и разной другой херни. Я говорил маме, что не хочу, чтобы во мне поддерживали жизнь, но она… знаешь, сейчас это не важно. Главное, что у меня самая редкая группа крови в мире, плюс необычно большое сердце. Шансы найти донорское сердце, которое примет мое тело, были… по сути, равны нулю.
Я на грани обморока.
Встряхиваю головой.
Нет. НЕТ. НЕТ.
Этого не могло случиться.
Лок делает еще один прерывистый вздох.
— Не было никакой надежды. Мне предстояло жить с помощью сраных машин, пока мама, наконец, не скажет им вытащить вилку из розетки. И она собиралась. Я подписал добровольное согласие, подтверждающее, что не хочу существовать таким неестественным образом. Прямо сейчас я должен быть мертв. Но тут произошло чудо. Вот так проклятые врачи называли это — гребаное чудо. Донор. Вопреки всему. Сердце достаточно большое. Та же группа крови. Они пересадили это сердце в мою грудь, заставили пройти через реабилитацию, наблюдение и месяцы анализов и исследований. А потом… послали меня подальше. Сказали, что я «заново родился»: иди, живи, будь свободен! Горький жестокий сарказм. Какого хрена я должен теперь делать? Я всю жизнь жил, собираясь умереть. У меня были чрезвычайно низкие шансы на трансплантацию. Я слышал, как они не раз говорили моим родителям готовиться к худшему. Моя жизнь всегда имела гребаный срок годности. Так я называл это. Срок годности — какой-то черный нездоровый юмор. Не очень смешно, когда ты неизлечимо болен. И потом вот так просто — бум. Кто-то умер, и я снова могу жить.
Он трет лицо обеими руками.
— Черт возьми, послушай, сделай это для меня. Это просто не я. Забудь весь этот бред, который я сейчас наговорил.
— Лок… я не… я не понимаю.
Я до сих пор прижимаюсь к его груди.
Слушаю его сердцебиение.
Сердцебиение Оливера?
Это возможно? По его словам, так и выходит.
— Оливер погиб в автомобильной аварии на Тихоокеанском шоссе. Его органы были извлечены и пожертвованы для трансплантации, и его сердце… его пересадили в мою грудь.
Он берет мою руку, проводя пальцами по этому шраму.
Я качаю головой.
— Ты лжешь.
— Хотел бы.
Я отступаю. Смотрю на него, с трудом моргая из-за потока слез.
— Это сердце Оливера? В твоей груди?
Он кивает.
— Да.
— И под это сердцебиение я засыпала, слушая его прошлой ночью?
— Да.
— После самого… самого сокрушительного секса, который когда-либо был в моей жизни?
— Для меня это тоже было так, — он говорит тихо, как если бы требовалось много усилий, чтобы признаться в этом.
Я пячусь назад, но ноги меня не держат, и я неизящно плюхаюсь задницей прямо на пол. — И ты знал? Ты… ты знал все это время?
— Поэтому я в Оклахоме, Найл. Я приехал найти тебя.
— Когда накрылся мой грузовик, ты спас меня… — все вокруг меня начинает вращаться, миллион мыслей и догадок проносятся в мозгу, заполняя сознание и вызывая головокружение. — Все это было…
Он становится на колени передо мной.
— Нет, Найл, нет. Это была просто случайность. Или судьба, или… совпадение. Я видел, как ты пыталась толкнуть грузовик, и должен был помочь. Я не знал, что это была … ты … — женщина которую я искал, пока не подошел помочь. В бардачке я нашел твои права, и именно тогда понял, что это ты. Но я бы все равно искал, потому что знал — ты где-то здесь. Просто понятия не имел, как найти. А потом… — он пожимает плечами. — Ты оказалась там. И все было так реально. Я не вру ни о чем.
Я отъезжаю на заднице по полу подальше от него, потому что не знаю, что думать в этой ситуации. Просто не могу. Это слишком неожиданно для меня, и я рыдаю, потому что слышала биение сердца Оливера. Я слышала, как бьется его сердце. Одна мысль об этом режет меня на куски, и я, окончательно обессилев, падаю на пол, заваливаюсь набок и сворачиваюсь в позе эмбриона. — Олли… мой Олли… он умер, а ты живешь.
— Да.
Я сглатываю ком в горле. Дышу сквозь всхлипы. Слова выходят через боль.
— Ты знал. Ты целовал меня, ты… мы занимались любовью… мы трахались, или назови это как хочешь — и все это время ты знал?
— Да.
Я не могу понять этого. И, глядя сейчас на Лока, вижу, что и он тоже.
— Прости, Найл. Я… — он качает головой, как будто не может договорить остальное, или ему нечего договаривать. — Если бы я мог все вернуть, если бы я мог отдать свое сердце, чтобы Оливер был жив… Я бы сделал это. По всему видно, что он был лучше меня во всех отношениях. Я не… я никогда не просил об этом.
— Почему ты не сказал мне раньше?
— Я пытался. Хотел. Но я просто… не смог. Потому что, представь себе, я прихожу и говорю: «О, кстати, это может звучать странно, но сердце вашего покойного мужа пересадили в мою грудь», — он издает невеселый смешок. — Как думаешь, что бы тогда произошло?
— Было бы лучше, чем сейчас, — я сворачиваюсь в еще более плотный клубок. — Ты должен уйти. Мне нужно немного времени.
— Я… да. Хорошо.
Я смотрю сквозь раздвинутые пальцы рук, как он застегивает пуговицу на джинсах. «Молнию». Медленно бредет в комнату, находит свою обувь, садится на край кровати и, натянув носки, засовывает ноги в ботинки. Сует трусы в карман. Направляется — все еще без футболки, потому что она на мне — в сторону двери. Открывает ее и останавливается в проеме. Оборачивается и смотрит на меня.
— Я не думал, что это зайдет так далеко. Я никогда не хотел причинить тебе еще больше боли. Я… — он медленно закрывает глаза, словно вызывает что-то изнутри. — Ты застала меня врасплох.
— Я застала тебя врасплох? — моя очередь горько рассмеяться. — Все с точностью до наоборот, приятель, — я заставляю себя подняться на ноги и двинуться к нему.
— Я провел свою жизнь, ничего не делая, Найл. Избегал всего и всех, потому что чувствовал — это все не имеет значения. Для меня ничего не имело значения, потому что вскорости я собирался умереть.