Там мой брат!
Шрифт:
Самое ужасное, что боль была чужая. Это я понял почти сразу – слишком она была тусклая какая-то… и потом трудно считать боль своей, если ощущает ее не тело твое, а опять-таки не-пойми-что. Душа, что ли? И в то же время была она совершенно реальная, эта боль, такая, от которой кататься по камням с воем и хрипом хочется… Не смог я в этом разобраться, не успел просто. Закончилось это безобразие очень быстро, я только застонал да на колени повалился, а больше ничего… все прошло. Ребята, конечно, подбежали, стали спрашивать… А я и не пойму ничего, мычу только непонятное – слова не даются прямо… Тьфу!
– Может, колдовство какое-то? –
– А чего тогда одного только накрыло?
– Дык колдунец слабенький попался… не выученный чароплет, а так… начинающий…
– Сам ты начинающий! Не бывает таких заклятиев – иначе войн бы не было. Шарахнул бы по командирам такой хренью – и все.
– А смысл какой? Бо даже не помер и ничего с ним вон не случилось такого уж…
Дальше я уже не вслушивался особо – просто медленно приходил в себя. Собирал ошметки восприятия воедино и пытался сообразить, что же это со мной приключилось. Покряхтев и прислонившись к зубцу, я вдруг почувствовал необычное тепло на груди… слабое, но… странное. Торопливо пошарив там ладонью, я выпростал наружу эльфячью цацку и уставился на нее в полном смятении. Цацка источала тепло и еле заметно пульсировала. Впрочем, и тепло, и пульсация уже затихали… вот-вот исчезнут…
– Что с тобой творится, Боонр? – из состояния огорошенности меня вырвал голос коменданта. – Ты никогда таким не был…
– Со мной никогда такого и не случалось, - честно признался я. – Было очень больно, эль. Очень-очень. Но… не мне. А еще… вот. Теплый.
Комол коснулся амулета Эдана пальцем. Подержал так и убрал.
– Пойдем-ка со мной.
Я ведь, даже когда в рабстве был, не боялся так, как сейчас. От того, что я никак не мог понять, чего боюсь, было еще хуже.
А Комол отвел меня в укромное местечко, присел там на что-то – я впотьмах не разобрал, на что именно, да и какая мне разница-то? – и говорит, тихо так:
– Ты, - говорит, - Боонр, откуда эту вещицу взял?
И пальцем мне в амулет тычет.
– Эдан мне подарил, перед вылазкой, - говорю, а сам вдруг думаю – а ну как нельзя им подобные цацки раздаривать? Как бы не нагорело моему эльфу-то! А потом еще думаю, что чушь ведь в голову лезет… к чему бы, а?
– Ясно… его, значит, амулет… Вот что, орчонок ты наш… Насколько я смею догадываться… Боль эта действительно, скорее всего, не твоя. Его это боль. Я, правда, не знаю, с чего вдруг, но прошу тебя…
– Смотрите! Смотритеее…!!!
В голосе кричавшего столько ужаса и отчаяния – ими хватило бы напоить все реки и озера Того Края…
Я с нашим комендантом бросились на крик почти одновременно, Комол даже не стал договаривать свои слова…
Сначала я даже не понял, в чем дело. Кироэль, эльф из стрелков-лучников, дрожащей рукой показывал куда-то во тьму. Кровожадную орочью тьму, чтоб ей… А там горел костер, между прочим. Обычный такой, яркий и жаркий костер – с пляшущим в ритм одинокого барабана пламенем…
В следующее мгновение мне стало жарко-жарко. И холодно-холодно. Жарко – от того, что я догадался вдруг, вспомнил, что это за огненные пляски у орков… А холодно… холодно потому, что я понял, кто там сейчас… в этом костре.
Похоронный костер. Похоронный костер для храбрых врагов, для тех, кто достоин, тех, кто заслужил уважение. Когда языки огня взмывают высоко-высоко, и искры уносят к звездам память о храбрости и мужестве, и тает, тает в огне хрупкое тело, дабы не коснулся его позор в виде червей и гнили…
Сейчас там тает тело одного очень мужественного…
Я кричал. Очень тихо и… очень страшно. На самом деле я это с чужих слов знаю, ребята сказали, – мол, они меня тогда сильнее испугались, чем того, что из самого наличия этого костра следует. Так-то ведь, если подумать – это же и жизни наши тоже там горели… вместе с Эданом… Теперь-то помощь некому привести – если у него не вышло, то и ни у кого больше не выйдет.
Но… они-то это быстро поняли (я вообще не сообразил тогда), а испугались все равно меня. А не осознания этого.
Я кричал. Наверное, это было просто как… выплеснуть, что ли… Или протест, может… Не знаю. Я же этого не помню. Как плакал – помню. Сам себе детенышем осиротевшим казался. Скулил щенком, без мамки оставшимся, камень на зубце грыз – просто чтобы боль хоть в зубы выгнать… Комол даже боялся, что я себя порешу там – но нет, до того не дошло. И не потому что не хотел, а просто вот… не додумался, наверное. Так-то, может, и захотел бы – коли б кто подсказал вовремя. Потом уже не хотелось…
А потом вдруг все закончилось. В смысле, безумие мое закончилось. Я просто стоял и смотрел на догоравший костер, уносивший из моей жизни самое дорогое, что у меня вообще было… Смотрел и беззвучно клялся самому себе, что отомщу. Положу их столько, тварей этих, что горы вздрогнут и небеса охнут… И еще – я больше никогда не сяду у огня. Нет, не так… я… я никогда больше не стану его разводить. Да, он молодец, он забрал Эдана в Тот Край самым чистым способом, самым надежным… И я вряд ли смогу это простить. Даже огню…
Еще я вспоминал. Уже не плакал – просто вспоминал, и от этого было так горько и так больно… Я помнил, как впервые увидел моего друга. Он был такой… красивый такой! как птица! Или как цветущее дерево! Можно еще было сказать, как самоцветы подгорные, но он был слишком живой для них. Я помнил, как мы собирали с ним грибы в лесах у подножия наших, гномьих гор. Волнушки это были. И рыжики. И Эдан, казалось, видел их так, словно они сияли ему одному сквозь палую листву и из всех своих укромных местечек. А я ходил и почти ничего не нашел. Не умею я этого… а он умеет. Умел. Грибы я, наверное, тоже теперь не буду есть. И я помнил, как мы ходили с ним по бабам в Кумнессе – там мне пришлось поизображать таки из себя его раба, чтобы разгневанный муж его не повесил в собственном саду… Ну вроде как ежели раб есть, да еще такой навроде как преданный весь из себя, то видать важная шишка, таких в садах просто так не вешают… Вот как я этого рогоносца убалтывал, чтобы ослабить бдительность, а потом удрать – совершенно не помню. Зато навсегда мне врезалось в память, как Эдан потом чуть ли не обиделся на меня – за то только, что я его господином назвал раз десять… и за то, что унижаться там вздумал, да еще и перед ним… Типа не для того он меня из рабства… и тэдэ, и тэпэ…
А потом его костер догорел, и воцарилась тишина. Тишина на всю оставшуюся мне жизнь. Больше не будет его голоса, его шуток и песен… Будет что-то другое, но недолго, совсем недолго. Мы ведь все умрем скоро. Я-то уж точно. Не собираюсь я держаться за жизнь. Не то чтобы незачем было, а просто вот… не хочется. Хотя и специально нарываться, конечно, не стану – ты ведь просил меня этого не делать, Эфеданэль, брат мой… ради тебя я не стану. Но и шибко цепляться за жизнь не буду тоже, уж извини. Все равно Тот Край у нас с тобой разный будет, так что свое возмущение ты мне никаким образом не выскажешь. Мы не встретимся больше…