Там, на войне
Шрифт:
— Сыночки, нет ли с Лебедяни, из-под Ельни, Васеньки Смирнова?
И так всю бессветную дорогу. Словно их в этих вагонах по областям сортируют, по районам и селам. От вагона к вагону, спрашивают терпеливо, бесслезно. И это в нашей бескрайней воюющей стране ночью искать своего единственного, обритого и уже раненного?! Не придумаешь, не сообразишь, не поверишь… И только она — Мария Татьянникова — шла от паровоза, вдоль вагонов маршевого эшелона, не санитарного, навстречу всем остальным бабам, и так же терпеливо спрашивала, искала своего среди здоровых, не
Еще до прихода поездов она со вниманием выслушала советы (а там были женщины с опытом первой мировой и гражданской), стараясь не проронить ни словечка. Все советовали искать в санитарном — «среди живых-то и сам найдется». Соглашаясь, кивала, кипяток им носила, но когда к станции почти одновременно подошли два состава, не раздумывая, пошла вдоль того, что направлялся к фронту.
Из растворенных товарных вагонов ей выкрикивали разные шуточки, зазывали, обещали жениха на выбор и разные разности, а она не сердилась, ждала ответа.
— Да будет вам. Еще навоюетесь, — урезонивала она балагуров.
Один хитрющий обманом ухватил Марию за руку и при полной поддержке сотоварищей потащил ее в вагон. Когда их лица оказались совсем близко, она с силой проговорила:
— Да ты!.. Рехнулся, видать?!
Он испугался и отпустил, и Мария не удержалась на ногах, упала на гравий возле вагона. Поднялась, отряхнула подол, поправила заплечную полупустую торбу и все-таки спросила:
— Нет ли Татьянникова Ивана из Курской области?
Ей взамен предложили сразу трех Иванов — махнула рукой и пошла дальше.
Вот так она и нашла его. Иван сидел на корточках в приоткрытых дверях вагона.
— Солдатики, не тут ли Татьянников Иван из…
— Да вот он я, — отозвался Иван, не сразу сообразив что к чему.
— Ну и ладно. Спрыгивай, — без облегчения выдохнула Мария. — Сплошь озорники. Днем парни как парни, а к ночи озоруют.
Иван спрыгнул и не знал, что сказать. Земля под ним плыла. Заговорил шепотом:
— Ты зачем же? Ведь уговор был.
— Дай, думаю, еще разок пригляну. Не к теще едешь на блины. Надо, Ваня.
— Вот, значит, я.
— Вижу, — ответила Мария.
— Ну, как ты?
— А мне что, ты-то как?..
Помолчали.
— Вам на Бородино? Он там перед вечером бонбил, оглашенный.
— Слыхали уже, — проговорил Иван.
— Теперь, сказывают, прямо в сражение. — Мария говорила тише тихого, но Иван и против того еще понизил голос.
— Это ж тайна. Военная. Ты-то откуда знаешь?
— Ясное дело, — в тон ему отвечала Мария, — я никому и не сказываю. Я ж тебе, Ванюша.
— Только ты гляди, с бабами-то полегче.
— Пустяк ли! Только от баб-то и узнала.
Вагонная стенка прогрохотала и раскрылась до упора. Даниил стоял в распахнутом проеме и всматривался в привокзальную тьму. Марии не было видно — так, облако какое-то. Он еле слышал ее голос.
Уже на подъезде к станции, еще до встречи с санитарным, неизвестная ранее дрожь пронизала его насквозь. Он испугался: а вдруг у остальных этой дрожи нет?! Хотел спросить у Ивана, но не решился — стыдно
Напрасно он боялся спросить — у каждого в эти первые предфронтовые часы звучала своя собственная, одна-единственная, наверное, для этого самого приготовленная струна, и заглушить ее было делом нелегким. Вся суть была в том — на какой высоте звучала эта струна. Даниил сам скоро догадался: «Чем выше звук, тем хуже, тем труднее с ним управиться; чем звук ниже, тем он тверже и податливее для перевода в настоящее дело». Ему очень захотелось, чтобы Мария вспомнила о нем, попрощалась или сказала какое-нибудь слово. «Ну что за наваждение, — думал он, — сколько среди известных мне людей удивительных девушек, великолепных жен и замечательных матерей, но никому из них, ни за какие блага и посулы не придет в голову искать своего сына, мужа, брата — вот так вот, по всей объятой войной стране, во тьме, в вагонной неразберихе. Искать своего, пусть даже безмерно любимого… Немыслимо! А раз немыслимо — они эту немыслимость творить не станут. А вот эти, укутанные платками, с заплечными торбами, беспаспортные, географии едва ли обученные, идут вдоль составов, спрашивают и не только ищут, но еще и — самое невероятное! — находят! Наваждение какое-то!.. Выходит, никакая это не немыслимость… Мыслимость это! Житейское правило — закон. А без этого — потеря веры в то, что любовь может совершить невозможное. Потеря огромная. Неизбывная.
Мария по движению в темноте поняла, что эшелон сейчас тронется, и проговорила:
— Давай прощаться, Ванюша.
— Давай. Еще может…
Она его против обыкновения перебила:
— Нет, туда я не доберусь, — и поправила платок.
Они поцеловались.
— Я теперь к дому подамся, — произнесла она. — Ты мамане напиши, что я проводила тебя как положено.
— Спасибо тебе, Маруся. Коли мне жить — век не забуду.
— Ты это «коли» брось, Ванюха. Ежели что — сразу зови. Не дури, не обижай. Я на подъем легкая.
— Была легкая, да вся вышла.
— Не скажи!.. — хохотнула она. — Это я быстро и с толком сотворю. Вот еще что, ежели он нашу местность брать будет, куда мне?
Иван уже слышал эту фразу и еще больше понизил голос, даже оглянулся в темноте:
— Собирай, что унесешь, и опять в Бугульму, к той самой тетечке. Я адрес знаю.
— А маманя?
— Я мамане не указ. Пусть самолично решает.
Лязг вагонного металла пошел издали и накатывался волной. Иван потрогал плечо Марии, перехваченное веревкой опустевшей торбы, и совсем тихо проговорил:
— Если что не так, извини, Мария.
Она ничего не ответила, а он забрался в вагон. Паровоз не смог сразу взять состава, чуть сдал, дернул второй раз и второй раз осекся.
Даниил сказал:
— Не поминай лихом, Мария.
И услышал в ответ:
— Дай вам всем… А лиха и так хватит.
Паровоз дернул в третий раз, и все медленно покатилось.
Кто-то из соседнего вагона визгливо-весело прокричал:
— До свиданья, ба-бо-нь-ки-и-и!.. — Визг так и повис безответно в воздухе.