Там вдали, за рекой

Принцев Юзеф Янушевич

– Эти дылды в коротких штанах - коммунисты?!
– опять вскочил Санька.
– В шляпах?!

– Да не в шляпах дело!
– отмахнулся Степан, помолчал и добавил: Дурак!

– Кто?
– Санька сжал кулаки.

– Я! С заводом не уехал, на фронт не взяли... Сиди тут!

Степан пнул ногой консервную банку, из которой Санька поил голубей. Банка закувыркалась в воздухе, звякнула о камень где-то во дворе. Степан охнул и схватился за босую ногу.

Санька засмеялся.

– Чего смешного?!
– рявкнул Степан, взглянул на обиженно засопевшего Саньку и зло сказал: - Заплачь! Или мамку позови!

Санька отвернулся и засопел еще громче.

Так они и сидели у голубятни. Как два нахохлившихся голубя.

Потом Санька сказал:

– Глафира идет.

– Ну и что?
– не повернул головы Степан, но скулы у него напряглись, и он незаметно метнул взглядом в Саньку: просто ли тот сказал или с подковыркой? Но Санька сидел мрачный, и Степан краешком глаза покосился на пустырь.

Идет! Ситцевое платьишко в горох - такое же, как у тети Кати, только горошины помельче - обтянуло ветром, и она коленями отбрасывала мешавший шагать подол. Голова откинута назад - то ли гордая такая, то ли коса тянет. Вышагивает мимо битого кирпича и бурьяна, как Вера Холодная!

Степан шумно выдохнул воздух.

– Ты что?
– посмотрел на него Санька.

– Курить охота...
– буркнул Степан, круто отвернулся - даже шея заболела - и уселся спиной к двору.

Санька ничего не сказал, только хмыкнул, лег на живот, свесил голову вниз и крикнул:

– Глафира!

– Ау!
– Глаша увидела Саньку и обрадовалась.
– А я вас смотрю. Степа где?

Степан не шевельнулся. Только повел лопатками под застиранной рубахой.

– Здесь, - кивнул на его спину Санька.
– А тебе чего?

– Гимназист у нас объявился!

– Что?!
– Степан рывком встал на крыше сарая.
– Где гимназер?

– У булочной стоит, - запрокинула голову Глаша.

– Один?

– С Кузей.

– Дерутся?

– Разговаривают.

– Какие могут быть разговоры?
– возмутился Степан.
– Бить их надо!

Он разбежался и прыгнул с крыши. Глафира охнула, но Степан чудом удержался на ногах - только пятки загудели!
– небрежно провел пятерней по давно не стриженным волосам и бросил через плечо Саньке:

– Пошли, Чижик!

Санька примерился было тоже спрыгнуть, но раздумал и шариком скатился по самодельной приставной лестнице, на ходу засучивая рукава. Глаша покосилась на него и негромко заметила:

– Он вроде ничего. Вежливый такой...

Степан поплевал на ладони и мрачно ответил:

– Я тоже вежливый.

Поддернул штаны и, размахивая руками, зашагал к пустырю.

Санька побежал за ним. Глаша постояла, подумала и двинулась следом...

Женька Горовский стоял на чугунной тумбе и ораторствовал. Стоять было неудобно. Одна нога все время соскальзывала, и Женька хватался за низкую вывеску: "Колониальные товары. Петухов и сын".

Ни колониальных товаров, ни самого Петухова с сыном давно не было в Петрограде. На витрине ржавела железная штора, на дверях болтался амбарный замок. Только неизвестно для чего поставленная у входа чугунная тумба напоминала о тех временах, когда папаша Петухов сидел в лавке, а сын не вылезал из распивочных.

Теперь на эту тумбу взгромоздился Женька и, придерживаясь одной рукой за вывеску, а другой сжимая помятую гимназическую фуражку без герба, митинговал перед длинной очередью, которая выстроилась в булочной напротив лабаза.

В очереди стояли молчаливые женщины, привыкшие с весны семнадцатого к любым митингам и ораторам, но попадались подростки, и к ним-то была обращена Женькина страстная речь.

– Среди свиста пуль и грохота орудий, среди орошаемых кровью полей, среди развалин, среди слез рождается обновленное человечество!..

Женька перевел дух. Двое малышей-погодков, брат и сестра, смотрели ему в рот. Белоголовые, голубоглазые, с веснушками на курносых носах, они держались за подол материной юбки и терпеливо ждали, когда опять заговорит этот то ли большой мальчик, то ли маленький дяденька с блестящей пряжкой на ремне и такими же веселыми пуговицами на рубахе. Рядом с Женькой, у тумбы, стоял угрюмого вида парнишка в больших, не по росту, сапогах и потертом картузе. Он слушал Женьку и поглядывал по сторонам. Ждал кого-то или охранял, не поймешь.

Степан и Санька появились неожиданно. Перемахнули через соседний забор - видно, бежали огородами. Степан придержал рванувшегося вперед Саньку, неторопливо подошел к лабазу, отодвинул плечом парнишку в картузе и, сунув руки в карманы, остановился перед Женькой.

– В терновом венце страданий восстает из праха новая Россия, и мы, юноши, должны быть достойны ее!
– заливался Женька.
– Единым путем нам идти к высоким идеалам добра, братства и просвещения! Я призываю...

– Передохни. Захлебнешься, - посоветовал Степан и легонько стукнул Женьку ребром ладони под коленками.

Женька покачнулся на тумбе и пропахал бы носом по булыжной мостовой, но Степан подхватил его за ворот, поставил на ноги и сказал:

– Проваливай отсюда.

– Я не понимаю...
– растерялся Женька.
– Давайте будем лояльны!

– Чего?
– переспросил Степан.

– Будем уважать друг друга!
– храбрился Женька.
– Я делегирован к вам группой учащейся молодежи. Мы протягиваем вам руку!

– Тебе сказано: проваливай, а то ноги протянешь!
– Санька вынырнул из-под локтя Степана, размахнулся, но парнишка в картузе перехватил его руку.

– Контру защищаешь?!
– вырвался Санька.
– Ну, Кузя, получишь!..

– Они за революцию, за молодежь!
– оттолкнул его Кузьма и обернулся к Степану: - Ты послушай.

– Слыхали!
– сплюнул Степан.
– Единым путем, говоришь, гимназер?

– Единым!
– подхватил Женька.
– Забыв прежние распри и разногласия. Рука об руку!

– Под ручку, значит...
– подытожил Степан.
– И куда идти?

– Не понимаю вопроса, - пожал плечами Женька.

– Идти куда нам, спрашиваю!
– повысил голос Степан.
– Путем этим твоим?