Там, вдали, за…
Шрифт:
Битый час просидев над монографией, но так и не написав ни строчки, Шульц решительно поднялся из-за стола и отправился в соседнее помещение — к сейсмографу. Там он вывел на бумагу сейсмограмму за последние сутки и вернулся на место. Еще теплые листочки чуть подрагивали у магистра в руках. Вынув из шкафа несколько увесистых томов, Шульц поудобней устроился за столом и стал внимательно изучать сейсмограмму, то и дело сверяя свои неожиданные догадки с фундаментальными трудами двух известных научных светил в области теории оболочек — Лява и Рэлея.
С
Битва за Город была признанной темой научных исследований Рябцева, его верным коньком, хотя и, откровенно говоря, изрядно заезженным. Номера частей и дивизий, имена военачальников и их заместителей, названия балок и высот — все держал Рябцев в своей профессорской голове, все хранил в своей изумительной памяти. И горе было тому, кто ошибался в датах и названиях: страшен был Рябцев во гневе! Как же, помню я двойку с огромным минусом, которую влепил мне однажды профессор на экзамене… А я всего-то Чуянова с Саяновым перепутал. Беспечные были времена! Сплошное «Gaudeamus, igitur!..», и никаких тебе забот о будущем.
— А если я на все вопросы отвечу? Неужели хотя бы четыре балла не поставит? — пытал в коридоре своего приятеля какой-то абитуриент, невзрачный и долговязый.
— Да у него на экзамене и трояка не выпросишь, — отвечал приятель-очкарик, который и сам отчаянно трусил, а потому то и дело заглядывал в учебник, судорожно пытаясь освежить в памяти все триста семьдесят пять страниц убористого текста. — Мне один знакомый студент рассказывал, в прошлом году профессор человек двадцать завалил. На пустяках! Да он и медалисту пару влепит — не поморщится.
Долговязый растерянно потер ладонью висок, достал из кармана шоколадку и принялся ее жевать, справедливо полагая, что глюкоза перед экзаменами не помешает. Очкарик же на пустяки отвлекаться не стал — уткнулся носом в учебник.
— Это я знаю… Это я расскажу, — торопливо шелестел он страницами. — Сначала они здесь захватили, затем туда войска перебросили, а потом…
А потом старомодные электрические часы, висевшие над входом в аудиторию, показали, что время пришло, и абитуриенты шагнули навстречу своей судьбе. Проще говоря, получили билеты с вопросами, штемпелеванные листы бумаги и расселись по местам. Дерзай, абитура! И доцент Савушкин (шкиперская бородка и галстук мелким узлом) уже прохаживался по аудитории и просвечивал экзаменующихся рентгеновским своим взглядом, дабы вовремя углядеть, кто и где спрятал шпаргалку, а то и на какой коленке ее написал.
Рябцев откровенно скучал, рассеянно поглядывал на аудиторию. Все сидят, все пишут. Ну что же, очень хорошо. А вон тот, долговязый, в четвертом ряду, все время поворачивается к соседу слева — тому, что в очках. Интересно, это он просит, чтобы ему помогли, или же сам соседу подсказывает?
— Молодой человек! Да, вы, конечно… и рядом, тоже. Потрудитесь на экзамене сидеть спокойно, иначе придется вас удалить.
Кажется, проняло. Долговязый смущенно опустил голову, сосед и вовсе замер и не дышит. Тем не менее, Рябцев жестом подозвал к себе Савушкина, сказал, понизив голос:
— Вон тот, в четвертом ряду… Присмотрите за ним, Максим Юрьевич. Заметите, что списывает — не церемоньтесь: сразу же за дверь. Было бы что другое, а то — Отечественная история! Грех ее не знать.
— Хорошо, Михаил Иванович, я понял, — Савушкин разом подобрался, готовясь к возможным репрессиям. Оно и правильно, нечего свою историю у соседей списывать. Самому ее, Отечественную, надо знать!..
Посидев для приличия минут двадцать, Рябцев отправился в свой кабинет, где долго пил кофе и просматривал полученный накануне «Исторический вестник». Еще раз прочитал свою статью, нашел ошибку в слове «окруженный» (потерялась одна «н»), в сердцах чертыхнулся и позвонил в редакцию журнала. На том конце провода извинились и пообещали виновного наказать.
— Гонорар за статью мы завтра же вам вышлем, — присовокупил к извинению редактор журнала. — А к Годовщине ждем от вас еще что-нибудь, в том же ключе. Пришлете? Обещаете?
— Я подумаю, — сказал Рябцев и положил трубку. С «Вестником» он решил пока не связываться.
Пообедав в университетской столовой, Рябцев заглянул к проректору по хозяйственной части — поговорить о новой мебели для кафедры. Проректор пообещал, и Рябцев довольный вернулся в аудиторию. На столе перед Савушкиным уже лежала тощая стопка сданных работ. Давешний абитуриент в четвертом ряду все еще морщил лоб, склонившись над откидной доской. Впрочем, к соседу он уже не поворачивался.
Сменив Савушкина (тот отправился обедать), Рябцев взял наугад из стопки чью-то работу. Прочитал пару абзацев и вернул на место: найдется кому глубину знаний абитуриента № 138 оценить! (Экзаменационные работы сдавались под номерами). Сейчас профессора почему-то интересовало, как справится с заданием тот, с четвертого ряда. Вдруг показалось: это он, Миша Рябцев, только лет на сорок моложе, сидит сейчас в аудитории и готовит ответ на вопрос… Профессор даже глаза на секунду закрыл, а когда их открыл, увидел перед собой долговязого.
— Закончили? Давайте сюда. Оценки будут дня через два… Всего доброго.
Парень вздохнул и направился к выходу. Шел он медленно, как-то даже неуверенно. Может, сомневается в полноте ответа? Или какие-то даты перепутал? Экзамен же… все может быть.
Рябцев проводил абитуриента взглядом, подумал: «Нет, не похож!» И воспоминания сорокалетней давности улетучились из профессорской головы, словно бы их там и не было.
Между тем, в аудитории становилось все свободней: абитуриенты один за другим покидали свои места. Отобедав и нагулявшись по коридорам, вернулся Савушкин. Поторопил тех, кто еще оставался в аудитории, присел к столу. Шепнул Рябцеву: