Там, за гранью

Все проблемы были решены: у них более не существовало бедных; болезни, увечья, хромота и слепота стали достоянием истории; древние поводы для войн исчезли; люди обладали свободой – куда большей, чем когда-либо имел Человек. Все они должны были быть счастливы…

Гамильтон Феликс [Имя выбрано не случайно: по-латыни «Феликс» означает «счастливый». (Здесь и далее примечания переводчика.)] вышел из лифта на тринадцатом уровне Министерства финансов, ступил на движущуюся

Бюро экономической статистики

Аналитическо-прогностическая служба

Директор

Посторонним вход воспрещен

Набрав кодовую комбинацию, Гамильтон подождал визуальной проверки. Она произошла мгновенно; дверь распахнулась, и изнутри донесся голос:

– Заходите, Феликс.

Шагнув внутрь, он взглянул на хозяина и заметил:

– Вы – девяносто восьмой.

– Девяносто восьмой – кто?

– Девяносто восьмая кислая физиономия за последние двадцать минут. Это такая игра – я ее только что придумал.

Монро-Альфа Клиффорд был явно озадачен. Впрочем, при встречах с Феликсом это случалось с ним достаточно часто.

– Что вы имеете в виду? Ведь вы же наверняка подсчитали и нечто противоположное?

– Разумеется. На девяносто восемь рож, выражающих скорбь от потери последнего друга, пришлось семь счастливых лиц. Однако, – добавил он, – чтобы их стало семь, мне пришлось сосчитать и одного пса.

Монро-Альфа бросил на Гамильтона быстрый взгляд, силясь понять, шутит он или нет. Как обычно, разобраться в этом ему не удалось. Высказывания Гамильтона нередко казались несерьезными, а зачастую -попросту бессмысленными. В них не было и намека на шесть правил юмора – собственным чувством юмора Монро-Альфа гордился и неукоснительно требовал, чтобы подчиненные развивали в себе это ценное качество. Но разум Гамильтона, казалось, следовал какой-то странной, лишь ему присущей нелогичности – возможно, самодостаточной, однако, на первый взгляд, никоим образом не связанной с окружающим миром.

– И какова цель вашего обследования? – поинтересовался Монро-Альфа.

– А нуждается ли оно в цели? Говорю же, я его только что придумал.

– К тому же ваши числовые данные слишком скудны, чтобы на них можно было опереться. Основываясь на столь мизерном количестве данных, вам не удастся построить кривой. Кроме того, сами условия не поддаются проверке. А следовательно, и ваши результаты не означают ровным счетом ничего.

Гамильтон закатил глаза.

– Услышь меня, Старший Брат, – тихо проговорил он. – Живой Дух Разума, посети твоего слугу! В этом величайшем и процветающем городе я обнаруживаю, что соотношение уксусно-кислых физиономий к улыбающимся равно четырнадцати к одному, а он утверждает, будто это ничего не значит!

Монро-Альфа был явно раздосадован.

– Оставьте шутовство, – посоветовал он. – И вообще, подлинное соотношение составит шестнадцать с третью к одному – собаку считать не следовало.

– А, забудьте! – махнул рукой его приятель. – Чем вы тут развлекаетесь? – Гамильтон принялся бродить по кабинету, временами бесцельно брал что-то в руки, рассматривал и, сопровождаемый бдительным взором Монро-Альфы, ставил на место; наконец он остановился перед огромным интегратором-накопителем. – По-моему, наступает время вашего квартального прогноза, не так ли?

– Не наступает, а уже наступило. Перед самым вашим приходом я как раз закончил первую прогонку. Хотите взглянуть? – Подойдя к аппарату, Монро-Альфа нажал кнопку.

Когда выскочил фотостат, он, не взглянув на него, протянул бумагу Гамильтону. Смотреть ему и не надо было – данные в компьютер вводились проверенные, и Клиффорд был убежден в правильности полученного прогноза.

Завтра он вернется к этой проблеме, но использует при решении иную методику. Если несовпадение результатов превысит пределы машинной погрешности, придется перепроверять исходные данные. Впрочем, этого, конечно же, не случится. Сам по себе конечный результат Монро-Альфу не интересовал – этим пусть занимается начальство; волновал Клиффорда исключительно сам процесс.

Гамильтон рассматривал фотостат. Даже непрофессионалу, можно было – хотя бы отчасти – понять, какое великое множество деталей пришлось учесть, чтобы получить этот простой ответ. На двух континентах человеческие существа занимались своими законными делами – покупали и продавали, производили и потребляли, тратили и сберегали, отдавали и получали. В Альтуне, штат Пенсильвания, для субсидирования разработки нового метода получения железа из бедных руд группа людей выпустила пакет акций, не обеспеченных капиталом. Они были хорошо приняты в Нью-Боливаре, где образовался переизбыток доходов из-за процветания тропических городов-садов, разбросанных по берегам Ориноко («Купи ломоть рая!»). Возможно, этот успех объяснялся здоровым голландским влиянием, ощутимым в смешанной культуре региона; но мог объясняться и латинским влиянием, которое обеспечило в это же время беспрецедентный поток туристов с Ориноко в Патагонию, на озеро Луизы и в Ситку – не суть важно.

Так или иначе, а все сложное переплетение сделок нашло отражение на фотостате, который держал в руках Гамильтон. Где-то в Уалла-Уалла ребенок – тайком, косясь на дверь – сломал копилку, собрал монеты, которые так долго и тщательно откладывались, и купил вожделенную игрушку, способную не только совершать некие действия, но и произносить при этом соответствующие звуки.

Где– то глубоко во внутренностях автоклерка, регистрирующего продажу игрушек в магазине, в бумажной ленте были тут же пробиты четыре дырочки. Эта пометка, появившаяся в счетах владельца, была отражена в бесконечной цепи посредников -складов, транспортников, обработчиков, первичных производителей, сервисных компаний, врачей, адвокатов, торговцев, управленческого аппарата – мир без конца.

Ребенок – маленькое, злобное, белобрысое отродье, предназначенное разочаровывать всех, кто его задумывал и воспитывал, – увидев, что у него осталось еще несколько монеток, обменял их на диетические конфеты («Псевдосласти „Дед Мороз“ – во всей банке ни единой рези в животике»).

Продажа была просуммирована со многими ей подобными и нашла отражение в отчетности Корпорации торговых автоматов в Сиэтле.

В цифрах на фотостате, который держал в руках Гамильтон, сломанная копилка и все ее взаимосвязи проступали крохотным фрагментом сверхмикроскопических данных, неразличимых даже в пятом знаке после запятой. Составляя прогноз, Монро-Альфа слыхом не слыхал об этой копилке – да и никогда не услышит! – но подобных копилок были десятки тысяч, а за ними стояло неисчислимое количество предпринимателей – везучих и невезучих, проницательных и тупых; миллионы производителей, миллионы потребителей – и каждый со своей чековой книжкой, каждый – с печатными символами в бумажнике; мощными символами – как их ни называй: деньги, бабки, гроши, вампум, наличные, шекели, капуста…

Все эти символы – и те, что звенят, и те, что складываются, и особенно те, что являют собой лишь абстракцию, подписанное честным человеком обещание, – все эти символы или их скрупулезно отраженные тени проскользнули сквозь бутылочное горлышко компьютера Монро-Альфы и обрели там вид угловых скоростей, кружения трехмерных эксцентриков, электронных потоков, отклонений напряжения и всяческих прочих сложностей. И все это многообразие составляло динамическую абстрактную структурную картину экономической жизни полушария.