Там, за синими морями… (дилогия)
Шрифт:
И в-четвертых. Он ведь стоял у ее дверей и по ночам. (Как будто ему мало было прослушки в ее спальне!) Гвенок, с которым он был в паре, быстро уставал с непривычки и после полуночи начинал зевать как заведенный, что было как нельзя более кстати. Таш отправлял его спать на кушетку в «предбанник», опасаясь, что не сможет сдержаться и сделает при постороннем какую-нибудь глупость. Звуки, доносившиеся из спальни, благодаря «жучку» молотком стучали у него в ушах и резали по сердцу словно ножом. Но ни одного, ни одного проклятого свигром раза он не услышал стонов Рил, говорящих о том, что она наслаждалась происходящим!
Таш не понимал, что она тут делает, но у него также было ощущение, что она и сама этого не понимает. Ему оставалось только ждать и держать глаза и уши открытыми в надежде, что рано или поздно что-нибудь
После разговора с Будианом князь все-таки решил поинтересоваться у жены, довольна ли она своей жизнью во дворце. Потратив некоторое количество усилий, он вытянул из нее признание в том, что она устала. От суеты, от людей, от слуг, от недосыпания и вообще от всего. Он не ожидал этого, и услышать подобное из уст любимой жены было больно. Не сдержавшись, он жестко обвинил ее в том, что она капризничает и не ценит хорошего отношения со стороны своего мужа и окружающих, а это для княгини совершенно неприемлемо.
И тогда она сорвалась. Если, конечно, можно назвать истерикой тот высокомерный и непочтительный монолог, который она выдала своему мужу.
Мрачно сверкнув на него своими необыкновенными глазищами, она твердо отчеканила, что, во-первых, не напрашивалась на такую честь, как быть его женой. Во-вторых, когда она выходила замуж, то не знала, что быть княгиней – это, оказывается, быть пленницей в собственном доме. И даже хуже, потому что узницам в тюрьме разрешают прогулки, дают возможность побыть в одиночестве и позволяют думать так, как они считают нужным, а не вбивают в голову удобные для всех мысли. Она заявила, что пусть ее казнят за это на королевской площади, но в храм на исповедь она никогда больше не пойдет и ни одного священника с его проповедями не подпустит к себе на пушечный выстрел. А если с завтрашнего утра хоть одна служанка проявит назойливость и позволит себе войти к ней без разрешения, то мир навсегда лишится этой самой служанки. И глаза прекрасной княгини полыхнули при этом таким огнем, что князь вдруг в первый раз в жизни понял, что ему придется уступить. И не только уступить, а выполнить все, что она пожелает, и даже больше, если он хочет в будущем сохранить с женой нормальные отношения.
Он не был бы князем, если бы не смог быстро и без ущерба для своего достоинства сменить тон разговора, и, очень мягко упрекнув ее в недоверии (и одновременно тонко заставив ее почувствовать себя виноватой), он попросил ее впредь обсуждать с ним все ее проблемы. И постарался проявить как можно больше внимания, расспрашивая о том, чем бы она сама хотела заниматься.
Рил, его стараниями уже отчасти стыдясь своей выходки, попросила разрешения кое-какие вопросы своей личной жизни решать самостоятельно, а для этого ему неплохо было бы отдать дополнительный приказ прислуге, чтобы та слушалась ее беспрекословно. Также она сообщила о своем желании узнать хоть что-то о своих родных и встретиться с людьми, которые знали ее по прошлой жизни. Это повергло князя в шок, но он предпочел скрыть от жены свои эмоции, пообещав, что сделает все возможное. Еще Рил хотела научиться ездить верхом и выезжать в город, которого она до сих пор толком не видела, потому что гулять в саду с подружками ей нестерпимо скучно. Кроме того, она настоятельно попросила оставить ей не больше одного-двух охранников, убрав всех остальных куда-нибудь подальше. Князь попытался поторговаться, не желая этого делать, но она, снова вернувшись в плохое состояние духа, довольно ядовито поинтересовалась: приставляя к ней такое количество охраны, чего он опасается больше? Того, что ее украдут изгои, которых он уже отправил на тот свет, или сама она сбежит из дворца от такой хорошей жизни?
На радость Таша, благополучно подслушавшего весь этот разговор и молча гордившегося своей девочкой, князю пришлось согласиться со всеми ее требованиями.
После этого Рил заметно ожила, а ее жизнь немного изменилась. Нет, суеты и обязанностей в ней не уменьшилось, но она почувствовала себя свободнее, и у нее появилось немного свободного времени для себя, которое она могла потратить как ей вздумается. И она действительно начала учиться ездить верхом. Желая продемонстрировать супруге свою лояльность, князь сам выбрал ей красивую спокойную кобылку и сам же начал учить держаться в седле. Сначала все
Каково же было его удивление, когда по возвращении с прогулки супруга устроила ему обжигающе-ледяной скандал, в первую очередь поинтересовавшись, не принимает ли он ее за идиотку, полагая, что она неспособна почувствовать слежку и узнать в толпе своих собственных охранников? А во вторую заявив, что не желает видеть его у себя в спальне до тех пор, пока он не начнет доверять своей жене и со своей стороны не прекратит ей врать.
И тогда он понял, что все серьезнее, чем он предполагал. Он пытался ее переубедить, используя уговоры и запугивания, но в данном случае проверенные методы не подействовали. Она стояла на своем, заявляя, что не желает чувствовать себя преступницей, которую под усиленной охраной ведут на казнь. Она желает чувствовать себя свободной, и об этот довод разбивались все его попытки договориться.
Ему пришлось согласиться, потому что жить без нее он не мог. Правда, она пошла потом на некоторые уступки, согласившись заранее обговаривать маршрут прогулки, чтобы его могли проверить до того, как она там проедет, но таскать следом за собой толпу охранников она по-прежнему отказывалась наотрез. Они помирились, но ненадолго. Князь, разумеется, ни секунды не собирался держать данное жене слово, отпуская ее в город почти без охраны, и снова приставил к ней сопровождение из тех, кого она раньше никогда не видела. Она снова заметила, последовал скандал, и отношения между ними снова испортились. Рил были запрещены прогулки, а князю закрыт доступ в ее спальню.
Глава 15
От неувязок, возникших в семейной жизни Рил, Таш испытал мрачное удовлетворение. Прошло то время, когда он корил себя за подобные чувства и думал, что для нее будет лучше, если она здесь приживется. Ему достаточно было пары недель, чтобы его совесть окончательно замолчала, потому что даже старому изгою, никогда не желавшему своей девочке такой же жизни, как у него, стало абсолютно ясно, что в этом свигром проклятом дворце ей не место. И убедили его в этом даже не ссоры в княжеском семействе (милые бранятся – только тешатся), а то, что Рил ни разу после того, как обзавелась гитарой, не спела и не сыграла на ней для своего мужа. Ни разу. Таш хорошо знал ее, помнил, с каким нетерпением она бежала к нему с очередной балладой, и то, что она не пожелала поделиться своими песнями с мужем, сказало ему о ее отношении к князю гораздо больше, чем какие-то там ссоры. И мало того, что Рил для него не пела, она еще и пряталась, как могла, беря в руки гитару только тогда, когда супруга не было поблизости. Последние несколько дней это происходило глубокой ночью, когда она была уверена, что ее точно никто не услышит.
Она тихо наигрывала на гитаре что-то настолько тоскливое, что Таш решился приоткрыть дверь, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Несмотря на то, что шорох открываемой двери был еле слышным, она заметила его и подняла голову. Потом встала и подошла к двери. Выглянула.
– Кто здесь? – Повелительным тоном и без малейшего намека на страх.
Усмехнувшись про себя, Таш выступил из темноты и поклонился.
– Всего лишь я, ваше высочество.
Она смерила его задумчивым взглядом.
– Почему вы открыли дверь?
Он ответил почти правду, возможно нарываясь на неприятности.
– Хотел послушать, как вы поете, ваше высочество.
Она слегка смутилась и порозовела, до боли напомнив ему прежнюю Рил.
– И вам понравилось?
– Да, очень. – Хотя ему, конечно, больше нравилось, когда она пела что-нибудь повеселее.
– Тогда не закрывайте дверь, я спою что-нибудь для вас! – вдруг решила Рил и вернулась к креслу.
Сердце у Таша в очередной раз тяжело стукнуло и сжалось.