Там за Вороножскими лесами. Зима
Шрифт:
– Этот не передумает, он у вас стойкий, - вспомнил Демьян, как допытывался у Афоньки правду.
– Очень я переживал за него, как увели. Места не находил, а теперь вот душа спокойна.
И Демьян впервые за долгий путь нашел покой на узкой монастырской лавке, быстро проваливаясь в глубокий сон.
На рассвете старцы и послушник вышли проводить ольговцев.
– Вы сейчас по Сосне к Дону езжайте, - показал игумен в сторону заснеженной реки, - а как доберетесь, держитесь пологого берега, там дорога лучше, а по льду донскому не скачите. Течение здесь коварное,
Демьян поклонился братии, снял с себя серебряную гривну [2] и протянул настоятелю:
– Это на восстановление обители, больше дать не могу, на мне люди, их кормить надо, а до весны далеко.
– И на том спасибо. Благослови вас Господь.
Афоня протянул Проньке кожух.
– Не надо, оставь себе, - устыдился вой.
Тихая Сосна уже стелила перед ольговской дружиной извилистый путь.
[1] - Детинец - внутренняя крепость.
[2] - Гривна - нашейное украшение.
Глава III. Зеленоглазая.
Глава III. Зеленоглазая.
1.
– Кто такие?!
– раздался грозный окрик с забороло [1].
Демьян предусмотрительно остановил отряд на безопасном от стрел расстоянии. Деревянная крепость сурово возвышалась на высоком холме, подпирая небо шеломами [2] сторожевых башен. Олексич думал увидеть небольшую, огороженную жидким тыном заставку, а перед ними простирался целый городец [3]. За пряслом [4] просматривалась церковная маковка. Строить рязанцы умели, да и дерева было в достатке, позади города до самого окаема тянулись те самые дремучие Вороножские леса.
– Липовецкие мы, князей своих ищем!
– прокричал Демьян.
– Еще нахлебнички!
– недовольно прокричал чей-то рокочущий низкий голос.
– Здесь наши, - обрадованно шепнул Олексич Горшене.
– Не больно ласково встречают, - старый вой всматривался в черную дыру волокового окна [5].
– Ждите!
– крикнули со стены.
Потянулось время. В мертвой тишине ветер доносил только жалобный скрип замерзших деревьев.
– Робша, это ж Робша!!!
– разорвал спокойствие веселый крик Ольговского князя.
– Да открывайте вы уже!
Тяжелые ворота приоткрылись, выпуская самого Александра. Молодой князь без шапки и кожуха в одной свите [6] бежал навстречу Демьяну. Олексич, поспешно спрыгнув с коня, тоже рванул вперед. Друзья радостно обнялись.
– Я знал, знал... чуял, что вы живы! Не может Робша вот так погибнуть! Что же вы увели поганых в сторону и деру дали, обманули их, да?
Демьян отрицательно покачал головой.
– Неужто победили?
– изумился князь.
– Айдар войско вел, дал уйти, - несколько смущенно ответил Олексич.
– Ты этого брату не сказывай, - Александр тревожно
– Зачем?
– не понял Демьян.
– Я за собой вины не чую.
Тут их перебил звонкий молодой голос:
– Батя, батя!
Это Горшенька меньшой, задыхаясь от быстрого бега, летел в объятья к своему родителю.
– Стало быть, отпустили вас поганые?
– князь Святослав мерял широкими шагами горницу.
– Отпустили, - спокойно ответил Демьян.
– И воргольцев отпустили?
– Липовецкий князь резко остановился.
– И ты биться с ворогами князя твоего не стал?
– брови Святослава сдвинулись к переносице.
– Не стал, - ольговский боярин смело смотрел в глаза липовецкому правителю.
– И выпивал с ними, с одного котла ел?
– Пил и ел!
– с вызовом сказал Демьян, уже предвидя, что будет дальше.
– Они твою землю разоряют, кровь христианскую льют, а ты с ними пируешь?! Хорош у тебя боярин!
– с презрением в голосе, обратился Святослав к брату, тихо сидевшему в углу.
Олексича захлестнуло возмущение:
– Твою землю, княже, тоже разоряют, а ты почему-то здесь!
– Я с ними за то расплачусь, крепко расплачусь, - сжал кулаки Святослав, - а за один стол с ногайцами не сяду, мараться не стану!
Демьян уже открыл рот, чтобы ответить что-то еще (не в оправдание, оправдываться он не считал нужным), но тут из полумрака, отделившись от закопченной стены, вышел человек, ранее незамеченный Олексичем. Незнакомец был лет сорока пяти, среднего роста, но широкоплечий, с намечающимся небольшим брюшком. Одежда богатая, липовецким боярам на зависть. Темно-русые волосы и борода аккуратно уложены волосок к волоску, жгучие угли глаз и тонкие губы выражали усмешку. Держался он как хозяин. «Воевода», - догадался Демьян.
– Дозволь, Святослав Андреич, слово молвить, - и, не дожидаясь разрешения князя, начал говорить.
– Зря боярина коришь, он под твою руку двадцать воев крепких привел. Нешто у тебя людей много? Это мне возмущаться надобно - еще два десятка ртов кормить, а тебе радоваться нужно.
– Радоваться, что у меня люди трусливые зайцы, - угрюмо бросил Святослав.
– Я не трус!
– щеки Демьяна запылали.
– А людей своих по глупости губить не стану. В том толку никакого нет, никого этим не спасти.
– Кроме чести, - презрительно сплюнул Липовецкий князь.
– А мне такая честь на крови моих людей не нужна. Я пред тобой и перед князем своим ни в чем не виноват. Оставляли меня ногайцев задержать, так я их задержал. От погони вы ушли. Воев для дружины сберег. Не думал, что такой прием встречу!
– Зря князь злишься, если бы у меня хоть с десяток таких молодцов да разумников на заставе сидело, я бы горя не знал, - воевода бесцеремонно похлопал Демьяна по спине.
– Ведь правду Федор Евсеевич молвит, - наконец вступился за своего боярина и Александр, - что ты на Робшу взъелся. Если бы он там, в степи полег, кому бы лучше было? Не знаю как ты, а я святому Дамиану свечку поставлю, что он Демьянку уберег.