Тамо далеко (1941)
Шрифт:
Это я большой молодец, что переоделся, тут в отличие от сельской Сербии носили вполне европейские платья, костюмы, шляпы, пальто, так что в кожухе, шубаре и обмотках выделялся бы как белый хрен в конопляном поле. А так — идет юноша, никому не интересно.
Город находился в стадии отрицания, все делали вид, что жизнь продолжается без изменений, хотя в центре бросались в глаза разрушенные бомбардировками здания — как выбитые передние зубы. И народец уже дерганый, суетливый. Разве что в соборе Святого Марка, чисто византийском по виду, шла размеренная служба. Меня прямо как невидимой рукой потянуло поставить свечку. А кому
Полтора дня мотался безрезультатно — кого не месте не оказалось, кто отговорился под благовидными предлогами, так что фигу мне, а не документы. Зато прошвырнулся по рынку, прикинул цены, добыл нож и рюкзак. В кафане напоролся на Зедича, он там трудился за кофе с ракией и чуть не поперхнулся, когда меня увидел. Ну я на него и насел — если он тут торчит, должен всех знать. Вытряс из него пару местных дельцов. У одного из них и купил сомнительную ксиву, хотя продавец божился, что это настоящее удостоверение банатского шваба, есть тут такое немецкоязычное меньшинство. Отдал аж пятьсот динаров, зато выцыганил себе зажигалку.
Ну что же, придется пробираться к морю с тем, что есть, надо только в Карабурму наведаться. Дорога туда шла мимо Профессорской колонии, так что я заскочил ополоснуться, переодеться во взрослое и взять паспорт Верицы.
Дом Продановичей впечатлил — целая вилла посреди большого участка, засаженного деревьями и кустами, даже с солидным цветником перед фасадом. Но как и город, тоже в раздрае — почти все окна закрыты ставнями, дорожки не метены, никакого шевеления, разве что легкий дымок над одной трубой.
В глазок меня разглядывали долго, даже пришлось отступить назад и поигрывать паспортом, чтобы убедить в своих добрых намерениях, но потом замок щелкнул и передо мной явилась…
Вроде ничего особенного — старше Сабурова лет на десять-пятнадцать, ну фигурка, ну юбка прямая чуть ниже колена, ну жакетик тугой на груди, ну кудряшки по здешней моде завиты… Но секси, даже очень, взгляд кошачий, и так с ленцой спросила, с чем пришел.
А у самой глаз блестит и ощущение такое, будто в меня сейчас когтями вопьются. Я аж закашлялся, покраснел, начал бубнить про Верицу и опомнился только на креслице внутри.
— Вас как зовут, молодой человек? — и голос у Милицы низкий, с хрипотцой.
От ее голоса у меня резонанс по всему телу, аж волосы в носу дыбом встали, не говоря уж про все, что ниже. Сексапил номер восемь, есть такие женщины — или это у меня от корпусного воздержания такая реакция? Но когда по Белграду ходил, на женщин так не реагировал.
— Вл… Вальдемар Рауш.
— Так что опять у Верицы стряслось?
— Бомбежка на шоссе, их забрали военные, — соврал я.
Может, и забрали, тел я не видел. А сам на кресле заерзал, стараясь сесть так, чтобы не было видно, что у меня в штанах делается.
— Вот же послал Господь дуру в сестры… — цокнула языком хозяйка. — Говорила ей, сиди дома, все будет хорошо. Так нет, сорвалась со своим полковником…
Я дипломатично пожал плечами и хотел побыстрее откланяться, но она придержала мою руку:
— Куда вы так скоро? Давайте я вас хотя бы кофе угощу в благодарность.
А сама так изогнулась, рот напомаженный полуоткрыла и смотрит чуть
— А ракии не найдется? — сквозь наждак в горле выговорил я.
— О, так по-взрослому?
— Да, я сам зарабатываю и живу сам по себе.
— А где живете?
— Пока в Професорской колонии, но сейчас как раз подыскиваю квартиру.
Милица хмыкнула, встала к буфету и поднесла мне рюмочку, я замахнул одним глотком.
— А знаете, Вальдемар, у меня второй этаж пустует. Не хотите посмотреть, там две комнаты, ванна и… спальня? — спросила с эдакой провокативной паузой.
Канешна, хачу!
Когда она шла по лестнице передо мной, самым сложным оказалось не ухватить ее за обтянутую юбкой попу, зато в спальне я сразу дал волю рукам. Милица едва успела положить стоявшую на туалетном столике рамку фотографией вниз, как я задрал ей юбку и завалил на кровать. Куда там делся жакетик и чулки с подвязками, я уже и не упомню, первый раз прошел быстро и как в тумане. Едва передохнув, я набросился на нее снова, отыгрываясь за Сабурова, последний раз бывшего с женщиной месяца четыре тому назад. Она подвывала, вцеплялась в меня коготками, закидывала ноги, скакала в позе наездницы и никак не хотела сдаваться первой, однако молодой организм выдержал дольше и далеко за полночь она заснула.
Выдохлась, да и я, честно говоря, тоже.
Но проснулся рано — разбудил неритмичный стук. Я оторвал голову от подушки и огляделся — по соседней рассыпались волосы Милицы, по комнате раскиданы брюки, трусики, блузка, пиджак, бюстгальтер, носки… Не удержался, поднял фотографию — Милица в обнимку с представительным военным, генералом, не иначе. Вообще у таких женщин поклонники должны табунами под окнами ходить, а она на на мальчиков западает, но тут мне грех жаловаться.
Звук шел с лестницы — ветер тюкал веткой в окно. Я встал, сгреб свои вещи, оделся и вышел в ванную. Ледяной мрамор умывальника сразу взбодрил, я поплескал водой в лицо, оценил флакончик «Шанели № 5» на полочке, вздохнул и понял, что пора сматываться. Не уверен, что смогу вырваться, если Милица проснется и глянет на меня своим кошачьим взглядом… Нет, будь я Сабуровым, хрен бы меня отсюда выгнали, но мне надо в Аргентину.
То ли я не по той лестнице спустился, то ли вчера не запомнил планировку, но вышел я совсем в другую сторону — метрах в ста накатывал на берег рассерженный Дунай. Закутался поплотнее в пальто, двинулся к воде, постоять на берегу пустынных волн, вдруг какая великая дума голову наполнит.
Вместо дум в голову пришло тихое тарахтение с дребезгом. Дождь, слава богу, перестал еще вчера, и я, подперев прибрежный тополь, принялся высматривать источник звука. И с удивлением понял, что через холодную реку в самое половодье и в самую скверную погоду переправляется группа ненормальных.
Мудрецов в тазу с моторчиком оказалось семеро, и все как один — немцы. В характерных касках, в маскировочных куртках, с торчащими над бортами маленькой лодки стволами маузеров и прочих рейнметаллов. Я схватился было за браунинг в заднем кармане, но только горько усмехнулся: ну куда с этой пукалкой против пистолет-пулеметов? Эх, пропадай моя голова…
И когда на берег выбрались семеро крепких ребят, я шагнул от дерева навстречу старшему, слегка пучеглазому эсэсману лет тридцати:
— Хайль Гитлер!