Танара
Шрифт:
Груз, вероятно, имел столь чрезвычайную ценность, что его не поместили в грузовой отсек, а затащили в гермокабину, предназначенную для сопровождающих.
– Что в ящике? – как ни в чем ни бывало, поинтересовался Сюрин у одного из полковников.
Который, зайдя в пилотскую, внимательно изучал приборы с таким видом, будто что-то в них понимал.
– Вас это не касается, капитан, – ледяным тоном процедил тот.
– То есть как не касается? – удивился летчик, сохраняя относительное спокойствие. – Я командир корабля и должен знать, что везу.
– Повторяю, капитан – сказал полковник уже с раздражением в голосе. – Вас это не-ка-са-ет-ся!
– Ошиба-аетесь, товарищ полковник. А вдруг там взрывчатка? Или ядерный фугас? Или еще что-то, способное сдетонировать в момент посадки? Я не о себе пекусь, – он осклабился. – Но если самолет взорвется, то от вас, товарищ полковник одни пуговицы останутся.
Кэгэбэшник молчал, и капитан добавил с наслаждением:
– Ну, и эти еще… Эмблемы. «Щит и меч».
Судя по всему, Сюрин очень сильно не любил КГБ. Впрочем, службу госбезопасности не может любить ни один нормальный человек.
– Гарантирую, капитан, что в грузе нет ни взрывчатки, ни ядерного фугаса, ни чего-то иного, могущего вызвать детонацию от удара, – терпеливо ответил полковник.
На этом инцидент вроде бы исчерпался.
Путь действительно предстоял в Афганистан, но конечная цель не была открыта даже командиру: Сюрину выдали полетную карту с маршрутом и конечной точкой. Карта была слепой, то есть кроме координат и отметок высот на ней ничего не имелось. Капитан вспылил, но поймал на себе тяжелый взгляд полковника, и осекся, скрипнув зубами.
Лететь было недалеко, меньше тысячи километров, и даже при небольшой скорости «Ан-двенадцатого» им хватило бы часа полтора.
Но выдвигалось довольно странное условие: полет должен проходить на высоте десять тысяч метров.
Для старого «Ан-12» это был предельно допустимый максимум.
Это привело Грейфера в удивление: он знал, что у душманов нет ни истребителей, ни настоящей зенитной артиллерии – и капитан Сюрин тоже хмыкнул.
Тут же последовало еще более жесткое указание, вероятно, продиктованное особенностями груза: в кабине должна быть установлена пониженная высота.
Авиационный термин «высота в кабине» означал степень наддува воздуха внутри герметической части самолета, измеряемую – для удобства – не в миллиметрах ртутного столба, а в условной мере, соответствующей давлению на определенной высоте над уровнем моря. Поддержание околоземного значения привело бы к утяжелению чрезмерно прочной конструкции, поэтому воздух в самолетах всегда разрежен, но в допустимых для жизнедеятельности пределах. На «Ан-12» рабочее значение высоты в кабине составляло три тысячи пятьсот метров. Это означало, что воздух в самолете должен иметь такую же плотность, как на вершине горы в три с половиной километра.
Особисты потребовали поддерживать высоту не выше двух с половиной тысяч метров. Это означало предельно усиленный наддув и чрезмерную нагрузку на гермоотсек из-за разницы давлений.
Приказав установить такой режим, полковник сказал, что техническое требование согласовано со специалистами.
Грейфер понял, что на борту командует не экипаж.
И Сюрин, похоже, тоже.
Разбежавшись, практически пустой «Ан-12» легко оторвался от полосы и быстро пошел набирать высоту.
Но почему для выполнения ответственного задания особисты выбрали нашу старую телегу? – размышлял Грейфер, удерживая колонку в положении «на себя». – Почему не послали современный «Ил-76»? Или хотя бы бомбардировщик вроде «Ту-22»? Куда тоже легко запихнуть небольшой ящик?
Это казалось более разумным. Однако КГБ действовало вне логики. Вероятно, такой подход был основой их тактики.
Летчики заняли нужный эшелон, включили автопилот, и вскоре штурман сообщил, что самолет пересек границу СССР и летит над территорией сопредельного государства.
Все шло по плану, только высота, на которой полз самолет, казалась ужасающей: «Ан-12» редко поднимался выше шести тысяч. Далеко внизу проплывали безжизненные рельефы Афганистана. Редкие массивы облаков, скопившиеся около горных вершин, напоминали лесотундру под крыльями «Ил-28».
Системы работали исправно, «картинка» на приборной доске не вызывала тревог. Но Грейфер оглядывался в боковое окно, и видел, точнее угадывал невидимые круги лопастей и физически ощущал, на каких предельных режимах работают двигатели, задыхающиеся от нехватки кислорода; с какой остервенелой натугой крутят они громадные пропеллеры, которым не за что зацепиться в полупустом воздухе – и как мучительно ищут опору крылья, не ощущая привычного давления…
…Грейфер не понял, что произошло. Только что он сидел, положив руки на колени – поскольку штурвалом двигал автопилот – и с тревожным ожиданием чего-то недоброго глядел в бесконечность надвигающегося неба. И вдруг оказалось, что он уже не сидит, а свисает в боковой проход, едва не падая к штурману в нижний носовой блистер, а капитан Сюрин трясет его за плечи, крича:
– …Валерий! Валерий!! Что с тобой… Очнись!
Грейфер с трудом выпрямился. Тело слушалось, но казалось чужим. И страшно, до ломоты во всех частях, кружилась голова. Вдруг он заметил нечто красное на своей зеленой форменной рубашке. Машинально ощупав череп, увидел, что руки в крови. Она, кажется, текла из носа и из ушей.
– Что… случилось… командир? – стараясь говорить твердо, спросил он.
– Разгерметизация, – коротко ответил Сюрин. – Мать-перемать и из мати ее в мать…
– Нас… что… подбили?
– Кто на хрен подобьет на такой высоте… И вообще это все иначе бывает, меня тут сбивали… Иллюминатор лопнул, сука. Ясно было, добром не кончится, идти на десятке без высоты в кабине… Но этих дерьмецов разве переспоришь…
– Как машина вообще?
– В порядке.
– Что… со мной было?
– Ты сознание потерял.
– А экипаж?
– Все в норме. Ты как?
– Я тоже в норме, – соврал Грейфер, хотя головокружение не проходило, а к нему прибавилась тошнота. – Что делаем, командир?