Танцы мужчин
Шрифт:
– Нет.
– Я не хочу в интернат. Почему я должен жить один? Что я...
Дайра хотел ответить, сказать все, что полагается отвечать в подобных случаях, хотя и не полагается их допускать. Что скафы вообще не имеют права жить с родственниками, даже иметь родственников им не рекомендуется, и если кто-нибудь узнает, то будут крупные неприятности, но мальчишка на это мог спросить, почему бы Дайре не бросить работу, которую он с таким постоянством клянет, и Дайре нечем было бы крыть. Быть скафом действительно святое дело, можно всем для него пожертвовать, это же не слова, а правда чистая, но так хочется выйти неискалеченным, пройти сквозь все зажмурившись, и он сказал, прицелившись глазами в мальчишкин лоб:
– Ты должен понять, что любить мне тебя нельзя сейчас.
И тут же почувствовал, что сказал пустые слова, от которых впору поскучнеть моментально, столько раз они говорились, однако мальчишка не поскучнел.
– А потом?
– Что?
–
– спросил он, умиротворенно соглашаясь с отцом.
– Конечно! (Проклятая, неумелая, стыдная нежность!)
– А как?
– мальчишка словно сквозь обморок спрашивал.
– Ну, как? Целовать буду. Обнимать. Ласковые слова говорить.
– Как мама?
Они сидели друг против друга, залитые солнцем, мальчишка хрустел последним гренком, пыль сверкающими точками летала по кухне и жара вступала в свои права, а Сентаури в это время бегал к телефону; и два импата смотрели на мраморную поверхность стола и думали; и страшный запах, и выщербина в столешнице; и соседка взахлеб рассказывала про них какому-то мужчине, который почти не слушал, а твердил про себя, ну когда же ты кончишь, я уже понял все, понял, ему смертельно надоела эта закутанная в одеяло и перепуганная, такая сегодня незнакомая женщина, она никак не может остановиться, ее и обвинить-то ни в чем нельзя, но и оправдать тоже почти невозможно; и гуськом выбегали на жару скафы, взмывали их пауки, а Дайра смотрел на своего сына. Дайра, так похожий на своего сына, протянул руку к вдруг заревевшему телефону, и снял трубку, и поморщился от солнца, и лицо его вдруг покрылось заботой, а лицо мальчика словно ушло в тень.
Надо было делать что-то с мальчишкой, а тот ершился. Что я, маленький? Сам доеду.
Он старался не показать обиды, а Дайра подыгрывал ему и притворялся, что все нормально. Он даже поцеловал сына в висок и быстро вышел из дома.
На улице было много людей. Они шли торопливо, не замечая сочной зелени под ногами, шли, держась кружевной тени деревьев, шли, хмурясь и улыбаясь, шаркая и подпрыгивая при ходьбе; они обтекали Дайру, который замер у своей калитки на улице, насквозь пробитой солнечным светом, и вот машина со свистом осела перед ним, и прежде чем войти в нее (скафы одинаково повернули к нему лица, на которых уже стерты были все выражения), он оглянулся назад и даже не то чтобы посмотрел туда, где сквозь деревья в окне маячила белобрысая, аккуратно причесанная голова мальчишки, а только дал ему понять, что помнит о нем и вроде бы как прощается. Мальчишка понял, прижался носом к стеклу, а Дайре стало очень обидно, что такой вот малыш принужден скрывать свои чувства, потому что боится выразить их как-нибудь не так и показать себя в смешном, стыдном свете. Но в следующий миг он отвернулся и забыл о сыне, с чувством холода и облегчения переключившись на то, что будет делать сейчас, и странно было видеть со стороны, как он не впрыгнул, не втиснулся, а словно всосался внутрь машины, что-то сказал водителю и в тот же момент они взмыли в воздух и пропали за крышами домов, совершенно бесшумно, а прохожие остановились, и проводили машину глазами, и кто-то крикнул:
– Паук!
И кто-то проговорил тихо:
– Паук, паук, будь оно все проклято!
И через секунду все заспешили по своим делам, а мальчишка отлип от окна, отошел в глубь и склонился над чем-то. Несмотря на обиду, он был рад, что поедет без провожатых.
"Пауком" патрульную машину прозвали давно, когда импатов еще только учились искать, и Лига Святых состояла из хорошо подобранных молодцов, а может, они и в самом деле были святыми. Трудно понять то время. Патрульные машины делали тогда особыми, заметными, на вид жутковатыми, как автомобили для перевозки радиоактивных отходов. На капоте, на дверцах и даже на брюхе было намалевано по багровому кресту (клеймо Лиги Святых). Пауками их называли не столько из-за крестов, сколько из-за пузатости и раскоряченных лап с колесами. Сейчас все идет к тому, что скафа от простого человека и отличить нельзя будет, и машины сейчас делают обычными, всего и разницы, что в городах, где импатов еще много, только скафам разрешается летать, а у других автомобилей в спецмастерских из движков выдирают что-то и пломбы ставят. Совершенно логичная, справедливая, необходимая мера, и Дайра всякий раз удивлялся, когда слышал недовольство по этому поводу. Вообще он заметил, что люди обычно возмущаются вовсе не тому, чему на самом деле следует возмущаться. Иногда и возмущаться-то нечему, а все равно плохо.
Даже над городом было жарко. Движок, только что отлаженный, работал бесшумно, тихо позвякивали шлемвуалы, повисшие на дверцах, сосредоточенно посапывал Ниордан (руки спят на руле, лицо презрительное, верблюжье, полузакрытые глаза, блестящий лоб с глубокими бухтами залысин), притихли на заднем сиденье Хаяни и Сентаури, и Дайра тоже зацепенел, глядя вперед. Минут через пять после отлета он сказал:
– Сына я, считай, проводил, так что сегодня вечером все ко мне.
Город раскинулся от горизонта до горизонта, он казался сложным графическим рисунком на дне блюда с желтой каймой, из-под
Слева и справа, чуть позади, летели еще машины, и они повторили поворот Ниордана, и получилось у них так слаженно - впору залюбоваться.
– Готовность, - сказал Дайра, чуть сжимая автомат, лежащий на коленях.
– Готовность, есть готовность, готовность, - разными голосами отозвался динамик.
Они надели шлемы, скрыли под вуалетками лица и стали похожи на воинов какого-то тайного ордена.
КИНСТЕР
Когда над дальними крышами нависли сверкающие точки скафовских "пауков", импаты находились в той стадии нервного окоченения, которая предвещала судорогу - пик болезни. Закаменев, они сидели друг против друга за рабочим столом Томеша и вслушивались в быстро летящих скафов. Одна из другой перекрывались лазейки, которыми еще минуту назад можно было воспользоваться.
– Я не могу, не могу, не могу, - подумал Томеш.
– Ни секунды не просижу.
– Сиди, - ответила Аннетта. Он понял, но ему послышалось "траффи-траффи-траффи-траффи".
А потом интеллектор неуверенно спросил:
– Вы живы?
ДАЙРА
Дом, где скрывались импаты, был старым трехэтажным особняком, из тех, что в свое время принадлежали Экономии. Фасад выходил на Монтерру, улицу с разрешенным проездом, но она давно уже превратилась в аллею и, несмотря на разрешение, только зеленый новичок мог додуматься до того, чтобы направить сюда колеса. Дубоплатаны, за которыми сантаресцы ухаживали с терпением, вошедшим в поговорку, давно уже сцепились кронами над Монтеррой и образовали ажурный тоннель, куда по вечерам высыпали гуляющие: парочки всех возрастов, мрачные клерки, художники с пятнистыми папками и те, которых в последнее время стали называть андонами - люди без профессии. Иногда на Монтерру выходил длинный ржавый старик с ироническими глазами и чрезвычайно решительным подбородком. Это была местная знаменитость - один из последних Сумасшедших Архитекторов. Сумасшедшего в нем ничего не замечалось - весьма здравый старик - зато чувствовалось порода, чего у нынешних молодых не встретишь. Он громко и гулко привязывался к прохожим, пока не уводил кого-нибудь на чай и воспоминания. Тротуар и проезжая часть были крыты специальной немнущейся травой, поэтому здесь никогда не было грязи. Сейчас Монтерра была пуста, потому что по сигналу СКАФ телефонная служба успела поработать, и все жители соседних домов были эвакуированы.
Предстоящая операция беспокоила Дайру. Захват импатов, которые вот уже месяц сидят дома - дело опасное. Инструкция на этот счет была, но от нее не приходилось ждать проку: как всегда, не хватало машин. Нужно было поставить по "пауку" на каждой слабой точке вокруг дома - четыре, не меньше, еще пару подвесить сверху и вдобавок выделить два пеших десанта один с крыши, другой с подъездной двери. Хорошо еще, что в домах Экономии не бывало черных ходов. Самым неприятным местом была задняя стена дома. Она почти вплотную примыкала к соседнему особняку и в зазор между ними машина могла вклиниться только боком, что очень опасно - никогда нет гарантии, что оконные стекла форсированы.
Ниордан повернулся к Дайре.
– Ну, командир?
Тот ощутил в пальцах привычное покалывание - нервный всплеск перед боем.
АННЕТТА
Аннетта не отрываясь смотрела на Томеша, по лбу которого ползла муха. Оцепенение ушло. О том, что они знали наверняка, думать не хотелось. Хотелось жить.
Он тоже искал, он чувствовал, что можно найти лазейку, создать новое "будет", он перебирал лихорадочно вариант за вариантом, и вдруг поймал что-то: даже привстал возбужденно, оторвал от пола ноги. Непривычное усилие сбило мысль и то, верное, ушло из памяти, постепенно, ловко увертываясь от разглядывания, под конец оставив в виде следа слово "сказал".