Танцы по-нестинарски
Шрифт:
Он взял руку Светланы, как бы здороваясь, задержал в своей.
– Чего у тебя руки холодные?
– спросил Лахтин и улыбнулся.
– Не знаю, - прошептала девушка.
– А почему у меня горячие - знаешь?
Светлана зарделась, потупила глаза.
– Догадываюсь, - еще тише сказала она.
Лахтин засмеялся и прошел к себе в кабинет. Впервые после смерти матери чувство вины не давило на душу, да и вчерашние страхи растаяли при свете дня: никто и ни в чем его не уличит, нет на нем настоящей вины, а мелкие грехи - у кого их нет?
"Обход пациентов" Лахтин начал со своих двух коллег, таких же, как и он, заместителей главного конструктора,
– Вы знаете, Георгий Викторович, - не без грусти заявил Лахтин.
– Я преступник. Да, именно я, это моя вина.
– И тут же, чтобы его раскаяние не превратилось в фарс, перешел от "я" к "мы" и уже серьезно и обстоятельно доложил: - Мы проглядели Вишневского. Он давно перерос свою должность и уж, конечно, мог бы защититься лет пять назад...
– Вы не преувеличиваете?
– поинтересовался Главный.
– Что-то я не припомню за ним особых талантов.
– Поэтому и проглядели, - сказал Лахтин.
– Я просмотрел его работы за последние три года и убедился, что это талант. Конечно, хаотичный, не всегда требовательный к себе, но талант. С ним надо работать, Георгий Викторович. Для начала, если вы не возражаете, я возьму его в свою лабораторию. Вот увидите: через три-четыре года из Вишневского получится как минимум отличный завлаб. Как минимум!
– Вы оптимист, Сергей Тимофеевич.
– Главный пожал плечами.
– Не возражаю. Тем более, что вам пора обзаводиться учениками.
Миронов помолчал, подвинул к себе красную папку, в которой - Лахтин это знал точно - подавались на подпись наиболее важные "исходящие".
– Не хочу вас обнадеживать, - сказал Главный.
– Конкурентов много, и работы их очень серьезные, но сам факт выдвижения...
Сердце Лахтина замерло. "Вот оно! Сбылось!
– обожгла его радостная догадка.
– Премия! Нет сомнений - речь идет о большой премии".
– Лично я верю в ваш генератор. В наш генератор, - поправил себя Миронов.
– Он заслуживает самой высокой оценки. Однако давайте не будем загадывать... Кстати, по поводу монтажа антенны я консультировался с вертолетчиками...
Дальше пошел обычный разговор, который Лахтин вел почти машинально. В сознании одно за другим вспыхивали не очень связные, но такие соблазнительные видения: текст постановления на газетной полосе, салон самолета, какие-то витрины, знакомый берег Пицунды, горка икры в хрустальной вазочке, зрачок телевизионной камеры... Отвлекаясь мысленно, Лахтин все-таки обсудил с главным конструктором все детали предстоящего эксперимента и даже подбросил идею, как ускорить монтаж антенны.
Выйдя от Миронова, он позвонил Ляле.
– Я дома, - сказала она.
– Нет, не уйду. Я в отпуске. Завтра еду в Мацесту... Хорошо, приезжай.
Лахтин попросил Светлану позвонить попозже его жене и передать, что он срочно выехал на три дня на испытания, и снова зашел в приемную Главного.
– Если меня будет спрашивать Георгий Викторович, - сказал он секретарше Миронова, - передайте, пожалуйста: я в Москве, у академика Троицкого. У старика появились соображения по поводу моего генератора, конфиденциально добавил он, поцеловал Людмиле Павловне ручку и через несколько минут уже ехал в такси на Русановку.
В лифте, припоминая слова арии из "Пиковой дамы",
Так бросьте же борьбу!
Ловите миг удачи.
Пусть неудачник плачет,
Кляня свою судьбу...
Он напевал прицепившийся мотив и в доме. Ляля улыбалась одними глазами, хотя терпеть не могла фальши, а Лахтин перевирал все подряд: слова, мелодию, даже интонацию, напирая всей мощью голоса на бедного "неудачника"...
– Посмотри пока перевод, - сказала она.
– Я тем временем накрою стол. Ляля ушла на кухню. Еще с детдома, с тех давних пор дежурств по пищеблоку, осталась у нее неистребимая привычка кормить всех подряд - его, друзей и гостей, своих учеников, полусонную девицу, которую третий год безуспешно натаскивала по английскому языку для поступления в вуз. Лахтин знал: пока он не поест, не будет ни разговора, ни тем более нежностей. Это было нечто вроде обязательного ритуала, причем приятного" потому что Ляля всегда старалась угодить ему, - вот и сейчас из кухни плыли дразнящие ароматы, и Лахтин их с удовольствием угадывал: картошка, для которой на сковородке поспевают хрустящие шкварки, свинина в кляре, свежий дух молодой редиски, душистый кофе, а ко всему этому его любимый коньяк "Коктебель" золотистый, мягкий на вкус, разгоняющий в жилах кровь.
Он: посмотрел перевод статьи из американского специального журнала, который сделала ему Ляля, и в который раз подивился ее аккуратности и добросовестности: семнадцать страниц машинописи, четыре экземпляра - вдруг еще кому понадобится...
– Спасибо, Мышка!
– крикнул Лахтин.
– Ты; у меня все-таки разбогатеешь. Завтра же соберу все твои переводы, оформлю договор...
Он осекся. Ляля стояла в двери и улыбалась.
– Я слышу это третий год, - сказала она и вздохнула так, будто привыкла уже, что ее обманывают все, кому не лень.
– Не забывай также, что завтра ты еще в... Москве. В лучшем случае ты оттуда можешь вернуться вечером. Проводишь меня на, вокзал - и... вернешься из Москвы.
– Нет! Нет и нет!
– Лахтин закрыл ее губы поцелуем, затем заговорил с упреком: - Все, что угодно, только не уезжай. Зачем тебе эта Мацеста? Я специально придумал поездку, чтобы побыть с тобой, а ты... Та эгоистка. Мышка.
– Но я третий год не отдыхаю - как ты этого не поймешь?
– удивилась Ляля.
– Да и подлечиться надо.
– А село?
– капризно заявил Лахтин.
– Ты по полтора месяца торчишь каждое лето в селе, а мне здесь хоть стреляйся от скуки.
– Там моя жизнь, - тихо сказала Ляля.
– Там мама и Димка... Мальчик и так растет без матери. Кстати, я решила в этом году забрать Димку. Он уже в четвертый перешел - парень самостоятельный, проживет как-нибудь...
– Да, да, конечно, - неизвестно с чем согласился Лахтин.
– Тебе виднее, как поступить. Просто мне тяжело сейчас: смерть матери, эта проклятая защита, Ольгины экзамены... А к тебе вошел - и будто все хлопоты за порогом остались.
– Пошли к столу, - вздохнула Ляля.
Он угадал все, точнее, почти все. На столе не было только коньяка вместо него стояли две бутылки "Монастырской избы".
"Это даже лучше, - подумал Лахтин.
– По такой жаре боржоми надо пить". Он с удовлетворением отметил: вода холодная, из морозилки. Но все равно заведенный ранее порядок был нарушен, а тут еще разговоры Ляли о сыне, о ее завтрашнем отъезде - все это вызывало легкую досаду и недоумение: ну почему в мире нет ничего постоянного, неизменного, почему и здесь от него чего-то хотят, тревожат душу, которая в данный момент просит и требует одного - покоя?