Танец маленького динозавра
Шрифт:
Так вот, поддел он носком сапога один пушистый клубок и, не сходя с места, перенёс его в сугроб, за порог сарая. То же самое проделал он и с остальными щенками.
Найда сидит, от волнения лапами перебирает. Смотрит то на хозяина, то на щенков. А они скулят, тыкаются друг в друга. Встанут с трудом на толстые мягкие лапы, сделают шаг, другой – и заваливаются в пушистый снег. И видно, как снег тает под их тёплыми животами.
Один – чёрный. Смешно так задиком вилял. Падал, снова вставал. Он-то первым и дополз до порога. Найда взяла его за шиворот, положила у ног своих. Лизнула и посмотрела на остальных. А они крутят в разные стороны тяжёлыми головами, скулят, но ползут к порогу.
Константин Егорович поддел носком чёрного и снова перенёс его через порог. «Взять», – сказал он собаке. Найда быстро перетащила в сарай своих щенков. Первым она принесла чёрного. «Бери. Это и будет твой», – сказал мне тогда Константин Егорович.
Сторож раскурил трубку, продолжал:
– Нёс я его домой… До сих пор помню, что думал тогда. А думал: у меня за пазухой ещё одна жизнь! И я в ответе за неё. Не знаю уж, перед кем, но было у меня такое чувство. Я даже не думал о том, как нас встретят дома. А дома мне не разрешали завести собаку, хотя у многих соседей собаки были. Надо сказать, что мать с отцом имели серьёзные основания противиться моему желанию. В конце концов, – решил я, – пусть выгоняют нас обоих, но с Шариком я не расстанусь. Я уже ему и кличку дал. Здесь вообще собак называли самыми простыми именами.
Щенка я показал не сразу. Даже с некоторым вызовом. Мол, если погоните нас, так мы хоть сейчас уйдём. Оказалось, напрасно я ерепенился. Дома к нашему появлению отнеслись спокойно. Отец покачал головой, спросил: «Кобелёк? – И добавил: – Ой, смотри, парень. Ой, смотри…»
Теперь, двойка ли у меня, пятёрка ли – домой я летел с песнями.
Шарик мой подрастал. Становился ладным, крепким. Густая чёрная шерсть начинала закручиваться в крупные кольца.
Когда мы оставались одни, я выводил его в сени и дразнил до отчаянной злости. Бросал на пол, схватив за шиворот, валил с лап, толкая его в грудь ногами. С каждым днём он всё проворнее вскакивал. Всё труднее становилось мне увернуться от его прыжков и острых зубов. Уже приходилось натягивать на себя старую отцовскую фуфайку и брезентовые рукавицы – на руки. В глазах Шарика всё чаще вспыхивали огоньки ярости, и всё дольше отходил он в те минуты, когда я, выбившись из сил, прекращал борьбу.
Ты спросишь: зачем я это делал? Видишь ли, здесь было принято натравливать одну собаку на другую. Дикий обычай. Моим родителям он очень не нравился. Если отцу доводилось увидеть такую драку, он не выдерживал, с криком набрасывался на хозяев. Но те только поднимали его на смех. Грозили спустить на него своих собак. Словом, это была одна из причин, по которой родители были против собаки в доме.
Понятное дело, стравливали чаще собак, одинаковых по силе. Были-то сплошь дворняжки. Чистопородных, специально для охоты, редко-редко кто держал. Скажем, у начальника станции, у начальника почты – у тех были. Так вот… В драках ценилась не победа, а собачье бесстрашие. Смелой, задиристой собакой гордились, струсившую – нередко пристреливали в горячке стыда и позора. Всё это я знал и потому хотел быть спокоен, когда на моего Шарика набросится другой пёс. Позже я убедился: Шарик постоять за себя может… Вот, пожалуй, и всё на сегодня.
Терентий Васильевич посмотрел в окно:
– Тебе пора. Завтра услышишь главное, если не надоело.
Прощаясь, Иван бросил взгляд на Дижона. Тот не сводил глаз с хозяина. Казалось, всё он слышал, всё понимал.
Продолжение рассказа Терентия Васильевича
Ночью Иван увидел во сне Шарика. Увидел себя, Терентия Васильевича, каких-то других незнакомых людей. Были они в зимнем лесу, на охоте. У всех за спиной ружья, и только он – без ружья. Впереди бежит Шарик, большой чёрный пёс. И хозяин его вовсе не Терентий Васильевич, а он – Иван. Вдруг он видит: Шарик остановился, шерсть у него на загривке стала дыбом, он зарычал и – с лаем бросился вперёд. Там, в кустах, стояла на задних лапах невиданно огромная собака с оскаленной пастью. Кто-то крикнул: «Медведь!» Раздался жалобный визг Шарика. Под грохот выстрелов Иван кинулся к нему, лежащему на снегу. Ноги подогнулись, он осел на колени. Протянул руки. Пальцам стало тепло и мокро. Он приподнял морду собаки и тут увидел, что это мёртвый Дижон…
Проснувшись, Иван почувствовал щекой влажность подушки. Такого с ним ещё не было. Во всяком случае, он не помнил, чтобы когда-нибудь плакал во сне.
И когда наконец он пришёл в сторожку, то прямо с порога спросил:
– Шарик погиб, да?
– Нет. – Терентий Васильевич с удивлением посмотрел на Ивана поверх очков: – С чего ты решил?
– A-а, ну хорошо, – Иван улыбнулся, вздохнул с облегчением. – Что же с ним дальше было?
– Дальше?.. Да ты садись, садись. А дальше вот что было, – продолжал старик, как бы очнувшись. – Да. Так вот…
Весной, все, кто имел собак, сажали их на цепь. Держать в доме, кроме щенков, было вообще не принято. Была и у моего Шарика конура у крыльца. Наступила пора, когда собак охватывает весеннее беспокойство. Гон наступает – время собачьих свадеб. Как раз в марте – апреле. Тут-то и появлялись в посёлке собачники…
По раскисающим уже улицам ходила лошадь, запряжённая в сани. На санях – длинный деревянный ящик. Собачники хватали любую подвернувшуюся, считая её бродячей. У них был толстый бамбуковый шест со сквозным отверстием внутри. В отверстие пропускался тонкий трос. Петлю набрасывали собаке на шею, и если она сопротивлялась, петлю затягивали до тех пор, пока на клыках не появлялась розовая пена. А там – в ящике, будь она и самая свирепая, её уже было не слышно. В ящике они лишь повизгивали. Будто чуяли, что их ждёт.
Да. Так вот… В один из таких дней, когда дома никого не было, собачники сняли моего Шарика с цепи.
– Прямо с цепи?
– Да. Видно, раззадорил он их своим лаем. Ну и воспользовались тем, что никого поблизости не было. Делали и так…
Словом, прихожу из школы, вижу ошейник с клочьями шерсти на пряжке. Да… Вошёл в дом и, как был, повалился на кровать. Залился слезами.
Пришла мать. Стала успокаивать меня. Заговорила о другом щенке… А зачем мне другой? Мне мой нужен. Мой. Шарик. В конце концов и сама заплакала вместе со мной.
Поздно вечером вернулся отец. Все свои слёзы я к тому времени выплакал. Лицо от них, высохших, саднит. И чувствую, будто из меня всё живое вынули. Будто я весь какой-то деревянный.
Отец о чём-то пошептался с матерью, говорит: «Терентий, вот тебе деньги, ступай к поселковым конюшням. Может, собака ещё там…»
Это мне и в голову не приходило, так я был убит. Думается, тогда моя душа уже пережила смерть Шарика, так и не смирившись с ней.
Мама порывалась пойти со мной. Но отец остановил её строгим окриком: «Нет! Пусть сам. Я его предупреждал».
Как в тумане поднялся, вышел. Шёл по лужам, едва волоча ноги. Страшно было прийти и узнать, что я опоздал.
Да… Добрался до конюшенного забора с пристройкой. Вижу: в окне слабый свет. Вхожу в сенцы, стою у дверей. За дверью – пьяные голоса. Один крикливый, резкий. Что-то громко доказывает. Другой – спокойный, рассудительный. Возражает. Если бы не этот голос, я, может, так и простоял бы за дверью до утра.
Конец ознакомительного фрагмента.