Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
— А вы запишите его на ладони.
— Итак, я пишу его… на манжете…
Прошло несколько лет, звонит Коваль:
— Вышел «Недопесок» с твоим предисловием, вот я звоню поблагодарить. Правда, предисловие в усеченном виде.
— И благодарность — в усеченном?
— Нет, благодарность — в полном объеме. Меня беспокоит другое.
— Что?
— Да вот открыл книжку, смотрю, с одной стороны ты со своим предисловием, с другой — посвящение Белле Ахмадуллиной… Не много ли баб на одном развороте?
Предисловие начиналось такими словами:
«Не было в моем детстве писателя — Юрия Коваля, и в переходном возрасте не было. А уж когда я выросла и взматерела — он и появился».
— Кружков это прочитал, схватил гитару, — рассказывает Бородицкая, — скрылся в комнате, там что-то наигрывал, а потом вышел и спел сочиненную песню:
Ура! Москвина взматерела! Не зря ее рок потрепал. Она уже не Синдерелла, Спешащая к принцу на бал. Бывало, в ней все обмирало, Лишь скажет коварный: «Адье!» Теперь она и адмирала Видала в такой-то ладье. Девичью дрожащую жилку Приструнила — и будь здоров! Теперь она и на «Мурзилку» Чихала с воздушных шаров. Прошла через медные трубы Воде не сдалась и огню. …Зачем же кусаешь ты губы, Когда я тебе не звоню?Время от времени мне звонит ненормальный Женя, безумный любитель детской литературы, неимоверный знаток — кто умер из писателей, а кто жив. Вот он звонит и спрашивает:
— А Голявкин жив? Или помер?
— Позвоните, поздравьте Токмакову с днем рождения, бедную вдову.
— Вы сказали, что Коростелев жив, а он давным-давно помер. До свидания.
— Я вас надолго не отвлеку. А как себя чувствует Юрий Яковлев? Он умер или нет?
— Вам, наверное, некогда, как всегда? А вы меня обманули, сказали, что Коринец жив, а он уже помер.
Кладешь трубку, и в ушах гудит грозный черный космос.
— Марина Львовна, это Кульменко Павел, редактор. Слушайте, мы тут проверяли по энциклопедии — у вас в рассказе «Блохнесское чудовище» написано: «От блох хороша черемичная настойка». А мы проверили — она называется «чемеричная» — от блох… Так как написать?
Леонид Юзефович:
— У меня есть знакомый, он мне с гордостью говорил: «Вот я, сколько лет живу, ни одного слова не дал редактору исправить. Ни запятой!..» Нет, я со всем уважением, но я не понимаю: ПОЧЕМУ?
В советские времена делегация писателей поехала в Польшу. Их там возили по святым местам. Виктор Голявкин много выпивал и угрюмо бормотал:
— Гробы, гробы…
Тогда ему сказали:
— Виктор Владимирович, если вам не нравится, мы можем вас больше не брать за границу.
И он смирился.
Два художника с седыми усами и бородками, в выцветших беретах — рисуют осенний пейзаж.
Один другому:
— Я давно подозревал, что занимаюсь никчемушным делом. А тут стою-рисую — ко мне подходит ребенок, даже непонятно — мальчик или девочка, и спрашивает: «А ты куда потом все это складываешь?»
— Ответил бы: «В Третьяковскую галерею»!
— Зачем я голову человеку буду забивать с малых лет?
Едем с книжной ярмарки по улицам Праги.
Андрей Битов смотрит в окно автобуса:
— Это какой город? Одесса? Киев?..
Евгений Попов:
— Это Прага…
— Нет, это не Прага, — рокочет Битов. — Она мне не говорила, что она такая. Она мне говорила, что она другая…
— Голявкин — мой учитель, — говорит Битов. — Первый раз я увидел своего современника и его живую прозу. Он учился в Академии художеств, преподаватель анатомии его спрашивает: «Из каких костей состоит череп?» Он ответил: «Из двух — из верхней и нижней». «А сколько зубов?» «Сто!» Так и у меня всего по сто, — сказал Андрей Георгиевич. — Сто лет, сто женщин было у меня, сто книг, сто детей, сто городов, сто домов…
— А ты говорил — двадцать, — заметил Евгений Попов.
— Двадцать — это историческая правда, — отвечает Битов, — а сто — художественная.
В Тулузе у наших соседей на участке вырос африканский баобаб, — рассказывает моя одноклассница Лена Книжникова, — им семечко кто-то принес, они и посадили, так он за пару лет так вымахал, что чуть им весь дом не развалил. Бригаду лесорубов пришлось вызывать на борьбу с этим баобабом, пилили, рубили, спускали на землю ствол — по частям. Один баобаб — устроил целую экологическую катастрофу!
У нас есть приятель — художник Николай Козлов. Однажды он стоял с кем-то на бульваре — разговаривал, разговаривал, в конце концов — взял и упал навзничь, «чтобы у всех от этой тусклой беседы, — как он объяснил потом, — осталось хоть какое-то интересное воспоминание…».
Как-то Коля Козлов создал инсталляцию из железа «Ferrum» в виде огромных букв и выставил их в галерее у Александра Якута. Через некоторое время Якут решил расширить выставочное пространство и перенес Колины скульптуры в растущую новостройку.
Коля:
— Где они? Где?..
— Да там…
Коля начал исследовать этот вопрос. Он долго искал и обнаружил, что в новом помещении его скульптуры строители замуровали в стены, им это показалось хорошо — для прочности.
Ищу носки в куче белья — не могу найти парные.
— Тогда надевай кардинально разные, — посоветовала художница Маша Константинова. — Ни в коем случае не допускай того, чтобы один немногоотличался от другого.
В арт-клубе «МуХа» в конце 90-х годов Леня Тишков устроил Маше Константиновой выставку. На вернисаж пришел корреспондент из «Экспресс-газеты». Леня ему рассказывает:
— У Маши был кот Иосиф. Он служил в Белой гвардии, вот его китель. Но случилась революция, и он стал служить в Красной армии, вот его шинель. Потом его арестовали как бывшего белого офицера, он прошел ГУЛаг, вот его ватник с номером. В старости у него случился рак мозга, операция на Каширке, это его фотография с забинтованной головой. Теперь он умер, вот такая история.