Танец с огнем
Шрифт:
Груня наморщила свой крошечный лоб и на несколько мгновений задумалась. Потом кивнула, словно соглашаясь с чем-то внутри себя, и спросила:
– А кто же тогда запер? И куда вы подевались?
Александр пожал плечами. Ответа на первый вопрос у него, разумеется, не было, на второй – был, но ему совершенно не хотелось его озвучивать…
– Я пойду теперь, – неожиданно сказала Груня. – Капу Фрол приведет. Феклуша с ней побудет.
– А ты куда идешь? – спросил Александр. Ему показалось, что они только начали разбираться в многолетних недоразумениях…
– Мне надо, – угрюмо сказала Груня, оттолкнулась от стены обеими ладонями
Александр обескуражено смотрел ей вслед. В голове его роилось множество мыслей. Как и положено всему, что роится, вместе они производили неопределенное жужжание. Никаких выводов из этого жужжания покуда не следовало.
Груня медленно и неопределенно покрутилась по дому, как животное, ищущее место для лежки. Из собственной комнатушки, расположенной рядом с детской, ее спугнул Александр. Все усилия по спроваживанию Капочки на долгую прогулку к Удолью и Ати с Ботей – в Черемошню в гости к Флегонту (украшать часовню к празднику) пропали даром. Надо было искать что-то еще. Несмотря на явно поджимающее ее время, Груня совершенно не отчаивалась. Она знала, что в конце концов Синяя Птица выделит ей место и возьмет к себе под крыло. Так и вышло.
В гардеробной Груня пробралась поближе к стене, достала из-за пазухи заранее приготовленные тряпки, одну из них расстелила на полу, прислушалась к себе и тяжело присела.
Тут надо сказать, что сейчас, вопреки своему обыкновению, она все-таки немного волновалась: в собранных ею отрывочных сведениях о том, что ей предстоит, было достаточно много неопределенностей. Но, прекрасно осознавая неуникальность процесса, Груня полагала, что она справится.
Настя сначала вытирала пыль в жилых комнатах северного крыла, а потом решила протереть перила, вечно захватанные детскими ручонками. В доме было непривычно тихо, так как все трое детей отправились на прогулку. Настя наслаждалась покоем – от детей одно беспокойство, это все знают. Впрочем, если бы их не было совсем, жить в Синих Ключах было бы, пожалуй что, скучно, это даже Настя, в общем-то детей недолюбливающая, признавала. Вот в Торбеево детей нет – и что? Тихо и благочинно, прямо как в склепе… Правильно говорят: в доме, где не звучит детский смех, поселяются призраки. Правда (категории необходимого и достаточного), нигде не сказано, что детский смех им так уж противопоказан – вот взять хотя бы Синие Ключи, где и дети есть, и призраки водятся в избытке…
Стоя на верхней площадке, Настя отчетливо услышала какой-то писк, идущий из гардеробной. Наверное, Капочкиного котенка закрыли! – решила она. – Вот ведь точно уже там нагадил, паршивец! Хорошо, если еще когтями платья не подрал…
Если к детям отношение Насти было все-таки амбивалентным, то животных (особенно – в доме!) она решительно не любила.
Удивительно, но где-то в глубине гардеробной горела лампа. (Ну не котенок же ее зажег!)
Проходя вдоль рядов платьев (здесь были еще наряды Натальи Александровны и даже пара мундиров отца Николая Павловича), Настя с удовольствием касалась рукой дорогих тканей, вышивки, перьев, гладила мех. Потом привычно вздохнула: столько добра втуне пропадает! А люди в деревне, бывает, всю жизнь одну дерюжку носят…
Звук повторился, но теперь это был уже не испуганный писк, а скорее удовлетворенное урчание. Грызет что-то, паразит! –
Груня сидела у стены рядом с зажженной лампой, вытянув раскинутые в стороны босые ноги. Глаза ее были полузакрыты, на лице выражение усталого удовлетворения. Сарафан подвернут снизу, ворот рубахи распущен, огромная розовая грудь, похожая на коровье вымя, вывернута наружу. А у груди примостился, издавая те самые урчащие звуки…
– Грунька, кто это?!! – ахнула Настя, покусывая от волнения палец.
Груня почувствовала, должно быть, сотрясение половиц от Настиных шагов. Открыла глаза, все еще слегка мутные, с голубоватой поволокой растянутого за пределы обычного бытия пространства.
– Кто это?! – повторила Настя.
– Это – Агафон! – важно объяснила Груня и показала Насте ребенка, завернутого в испачканную кровью мужскую нательную рубаху. Ребенок недовольно закхекал и замахал ручками. Груня снова приложила его к груди. Урчание тут же возобовилось.
– Почему – Агафон? – лучшего вопроса Настя не сумела сформулировать.
В голове ее носились обрывки мыслей. Как же мы не догадались?! Она же толстела – все видели, смеялись, даже дразнили ее! И никому в голову не пришло… Да с ее фигурой и манерой одеваться разве заметишь… Почему не сказала?.. Кому? Да хоть бы и мне! И что я?.. И вправду… Сама справилась. Как зверь лесной…Степку не подпускает к себе уже месяца два точно. Он бесится… Мы все думали – поругались. А вот оно что! Степка – отец. Надо сказать ему… Обрадуется или разозлится? Признает ребенка?.. Не женится на ней – точно! Побрезгует уродой… А разве виновата она, что такой уродилась? Где лучше найдет? Все вокруг Любовь Николаевны блажные делаются… Вот и Степка тоже: сыскал, мужик, по кому вздыхать – по художнице этой чахоточной…
– Да на что эта Камилла с ее костями и вовсе годится, разве – на холодец, – усмехнулась окончательно пришедшая в себя Груня.
Настя вздрогнула. Она что от волнения – говорила вслух?! Но Груня же глухая… Губы! Губы, должно быть, шевелились…
– Так почему – Агафон?
– На колокол похоже. Ага-ага-фон! Фон! Я ведь колокола на праздник слышу…
– Вот оно как… Я не знала. Агафон… Что ж, хорошо, мне тоже нравится… Но с пуповиной-то у младенца чего?
– Я ниткой перевязала и перегрызла потом.
– Откуда ж знала?
– От Липы, колдуньи. Я с ней к роженице в Черемошню ходила. Внутрь меня не пустили, побоялись, что младенца сглажу. Но расспросить-то все по случаю – никто не мешал…
– Знаешь, Грунька, тебе бы помыться надо. И Агафона помыть.
– Само собой, – кивнула Груня. – Сейчас я уже встану и пойду. Только вот тут прибраться еще… Я быстренько…
– С ума сошла? Только тебе и делов сейчас! Феклуша приберет, Аниска полы помоет. Давай я тебе помогу…
– Да не, я сама… – и вправду встала, опираясь одной рукой и как лапой зажимая ребенка под мышкой.
– Давай хоть Агафона подержу! – Настя так нервничала, что, обычно чистюля, готова была испачкать платье грунькиной кровью.
– Не, я сама…
«Зверица, – подумала Настя. – Как она есть. И всегда такой была. Никому детеныша не доверит. Разве что Любовь Николаевне, случись она здесь – дала бы? – и тут же. – Да случись Люба здесь, она бы все сто лет как разглядела, заранее устроила, все бы кругом по ее указке бегали, как наскипидаренные, и она в центре всего, главнее роженицы…»