Танец с огнем
Шрифт:
Илья не сразу осознал метафорический смысл последних Наташиных слов, а, осознав, не выдержал и расхохотался. Его Наташенька, несмотря на внешнюю безмятежность, всегда была остра на язык…
– Тебе смешно теперь, пьяный мерзавец…
– Нет, нет, тучка моя серебряная, успокойся, – она как будто родилась в его объятиях, и не хотелось разжимать руки. – Мне вовсе не смешно, мне тебя очень жалко…
– Да, пожалей! Пожалей меня! Поедем со мной – ты же тут гибнешь, а я – там. В чем смысл, и чья вина? Кто кого наказывает? Пусть ничего нельзя вернуть, изменить в прошлом, но я уже не хочу умирать, вися на нитках. Я буду Петрушкой, который не убежал от кукольника, но играет свой собственный номер. И ты мне поможешь. Поможешь, Илюша? Да? Едем сейчас?
– Да. Едем.
– Вы все уже решили? Расчудесненько. А как же, Илья Кондратьевич, с нами-то
Худая изможденная женщина в коричневой поневе и, несмотря на теплый день, в душегрейке. Тихое, как будто бы приветственное ворчание на топчанчике – ей навстречу. Болезненная гримаса Ильи.
– Илья, кто это?
– Не признаете, Наталья Александровна? И вправду, соглашусь, – трудно признать. Прежде-то, когда мы с вами встречались, я была, как яблочко наливное, а нынче… Что ж, Илья Кондратьевич, скажи барыне Наталье Александровне, кем я тебе выхожу. Мне и самой послушать интересно будет.
Илья, вот удивительно, послушался коричневую бабу. Ниточки, ниточки… неужели снова отросли? Да может ли так быть?
– Наталья Александровна, это Марьяна. Когда-то в усадьбе Торбеево жила, после – в доме у вас…
– Марьяна?! – помнилась отчетливо: молодой, лукавой, бесшабашной, проказливой. И вот эта высохшая, коричневая, похожая на засиженную азиатскую кошму… – Да что же с тобой?!
– Да, барыня, это я, – усмешка не красит лицо, а словно перечеркивает его черной полосой. («Что же, у нее и зубов уже нет?!») – Вы уж, должно быть, запамятовали, как ваши батюшка с матушкой меня из дому погнали за то, что я ваши с Ильей Кондратьевичем встречи устраивала и караулила? Запамятовали, вижу… Да и на что вам было помнить? Что я, что Илюшка – так, поигрушки дитячьи, вроде театриков ваших… Вы тогда вскорости замуж вышли за Николая Павловича, Торбеево вам в приданое пошло, а я… рекомендации мне ваши родители не дали, поэтому в приличные дома мне ход был заказан… пыталась по домам стирать, в другие места тыкаться, да что ж – как крепость отменили, нас таких – без дела, без угла, без мужа – знаете сколько в Первопрестольной оказалось? Не знаете, конечно, да и на что вам знать, куда такие девушки как я в моем положении идут… Там я и очутилась в конце концов… Там бы и сгибла окончательно, если б Илюшка мне не помог. Встретились мы с ним случайно, я тогда Катькой тяжела была, болела, ни есть, ни пить, ни работать не могла… Незадолго перед той встречей, кстати, отчаявшись, пошла я к матушке вашей, как к человеку, который меня с девчонок знает: помогите, барыня, дайте кров хоть в доме, хоть в усадьбе, Христом Богом молю, как рожу, все отработаю сполна. Она, помню, эдак на меня через лорнетку черепаховую посмотрела, и говорит с сожалением даже: «Дура, ты, дура! Да как ты только смела предположить, что я в дом, где моя младшая дочь растет, пущу гулящую брюхатую девку?! Возьми вот рубль и уходи скорее вон, от тебя пахнет нехорошо…» Я после утопиться хотела, да вот беда – с детства плаваю хорошо, а на яд или там спички у меня денег не было.
А Илюшка в тот день, как мы с ним повстречались, аккурат свою картину купчине какому-то продал и… все деньги до последнего рубля мне отдал: бери, говорит, Марьяна, себя, а особенно дитя жизни лишать – это грех, а тут тебе как раз хватит до родов спокойно дожить и ребенку на первое обзаведение. А там как Бог пошлет… И вправду послал: потом, уж когда я Катьку родила, я на постоянное место в управу поломойкой устроилась… А еще после Илюшку отыскала, из канавы беспамятным вытащила и на себе сюда притащила. Ноги у него тогда в параличе были, два месяца, почитай, под себя ходил и, лежа, наш с Катькой, вот этот самый портрет рисовал…Болел сильно, но только тогда я его трезвым и видала. Помнишь, Илюшка? Хорошо тогда было промеж нас… А вот где вы-то тогда были, барыня Наталья Александровна, когда я под ним три раза в день вонючие тряпки меняла и блевотину тазами выносила? А?.. Потом встал он… Рисует изредка, ничего не скажу, только выручку сразу в трактире пропивает. А я так и роблю в управе – Катьке на хлеб, да ему на водку. Доктор сказал: грудная болезнь у меня, недолго маяться осталось… Ну и кто же я тебе, Илюшка, в таком разе прихожусь? Скажи теперь, коли уж совсем ехать решился…
Наталия Александровна шагнула вперед и тяжело присела к столу на лавку. Из-под ее локтя порскнули тараканы.
Видно было, что рассказ Марьяны не просто произвел на нее впечатление, а едва ли не раздавил. Теперь она и сама казалась лет на пять-шесть старше, чем ступила на порог.
– Где же
– Наталья Александровна, выслушайте меня, – серьезно сказал Илья. – Я готов теперь с вами поехать. От водки по приезде отойти всячески постараюсь – должно у меня это выйти, потому как родная земля все недуги лечит. Снова рисовать стану. И Николая Павловича в мундире напишу. И ваш портрет в цветущем саду. И все, чего изволите, хоть собачонку вашу – не знаю, как теперь ее зовут. Но Марьяну с Катей я с собой возьму и честь честью с нею в Торбеевской церкви обвенчаюсь, если она согласится. И никому тогда докуки и бесчестья, и вопросов никаких не будет… А если вам в тягость, так скажите сейчас и расстанемся навеки, как если б мы привиделись друг другу во снах рассветных…
Наталья Александровна долго сидела молча и неподвижно, наблюдая за передвижением постепенно успокаивающихся тараканов. Потом встала, еще раз осмотрела убогую обстановку комнаты:
– Быть посему, – и добавила с болью. – Ах, Илья… разве того я хотела… Да видно, так Господь судил…
Тряпочный кокон на топчанчике опять зашевелился.
– Мамк, а мамк, – донеслось оттуда. – Да неужто мы с тобой в карете поедем?!
Если ехать по большой дороге из Калуги на юг, то попадешь прямо в Киев. А если верстах в тридцати свернуть направо, под уклон – то впереди увидишь просторные заливные луга, серебряные петли Оки и бегущей к ней маленькой речки Сазанки, холмы, рощи, озеро и сосновый бор. Да три кучки изб: прячущаяся в низине, в лесу Черемошня, Торбеевка на взгорье и в отдалении, на плоском открытом месте – Пески. Видно с большой дороги далеко, кажется, все это пространство охватить можно не только взглядом, а и объехать – при нужде за один час. Но только начинаешь спускаться – холмы и леса текут за горизонт, луга становятся бескрайними, а избы – крошечными и бесконечно далекими. И хочется ущипнуть себя, и захватывает дух…
Она помнила это ощущение. В первый раз испытала его тем давним-давним днем, когда ехали из Москвы. Как у нее тогда закружилась голова! Страшно стало – жуть, и в то же время буйно-радостно. Потом уже она решила, что именно так должны чувствовать себя умершие, когда вдруг попадают в рай. А тогда разревелась, да так, что ее до вечера не могли толком успокоить. Может, потому, что впервые она увидела торбеевский дом сквозь пелену слез, он так и остался для нее чужим, сумрачным и несуразным.
Не то, что Синие Ключи.
– Куда поворачивать-то, барыня, будем? Вооон она, развилка уже.
Мужик, который вез ее в телеге от станции, чуть придержал лошадь и, обернувшись, показал кнутовищем вперед.
– Поезжай пока. Доедем – остановись, и я решу.
Она поправила косынку на плечах, пересаживаясь удобнее. Ехать в телеге – небольшое удовольствие, ноги затекли, солома кололась… но что делать – коляски не выслали к поезду, она же никого не предупредила. Кого предупреждать – Илью Кондратьевича?
А он ее помнит?..
Впервые в Синие Ключи привез ее именно он. Дивный голубой дом на холме, со сказочной башенкой и смеющимся солнцем в окнах. Был конец весны, везде цвел жасмин. Она сразу решила, что хочет здесь жить.
Илья поднялся по парадной лестнице в барские покои, и она увязалась за ним, хоть он и велел ей ждать во дворе. Так было любопытно – до чесотки! Но в большой гостиной пришлось сесть на стул и сидеть, лишь издали разглядывая печные изразцы, резные кленовые листья на часах, которые отсчитывали время мелодично и звонко, лошадей и собак на картинах. Она быстро заскучала. Но тут открылась дверь, и вошел статный господин с холодным лицом и глазами цвета воды.
Позднее, уже обитая в этих самых Синих Ключах, она перечитала много романов, и в каждом непременно оказывался персонаж, похожий на этого господина. Она звала их всех разом – герцог Синяя Борода. Жестокий отец, муж-тиран или просто – злой гений прекрасной героини. Героиня, надо сказать, в Синих Ключах тоже имелась. Она пришла в гостиную немного погодя, когда Илья уже договорился с герцогом, что будет писать ее портрет.
Илья был тих и светел, тепло исходило от него почти осязаемыми лучами. Отражаясь от ледяной брони герцога, оно бесполезно нагревало воздух, и тот дрожал и плавился, как на лугу в знойный полдень. Когда пришла прекрасная барыня, тепло устремилось к ней.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
