Танец с огнем
Шрифт:
– Как тебе кажется, наследственное богатство вашей семьи налагает на тебя какие-то обязательства?
– В смысле раздать его бедным?
– Сережа! Как ты представляешь раздачу бедным коллекции фарфора?
– Никак не представляю… Но что же тогда…
– Когда я была девочкой, у нас в Италии пели длинную песенку с таким припевом:
«Рвать розы, не думая о шипах,Может один босоногий монах…»Так сложилось, что ты не босоногий монах, и по всей видимости никогда им не станешь. Переложить свою ответственность тебе тоже
– Уж как я, когда был маленьким, просил маму родить мне братиков или даже сестричек! – с досадой воскликнул Сережа. – Штуки четыре было бы в самый раз. А они мне все собачонок дарили. Чуял ведь я, чем дело кончится…
– Увы! – вздохнула Мария Габриэловна и подняла глаза к потолку. – У каждого из нас свой крест, но мы не должны роптать, потому что его тяжесть не сравнима с тяжестью креста Спасителя.
– Аминь! – сказал Сережа и спросил с любопытством. – А что для вас тяжесть креста, милая Мария Габриэловна? Ведь вы благополучны, смиренны перед Господом и всеми заслужено любимы…
– Я потеряла троих своих детей, – не колеблясь, ответила женщина. – Один из них даже не успел толком родиться и увидеть белый свет, а еще двое медленно угасали на моих руках. Я молилась о каждом их дыхании, но все было напрасно…
– Простите меня, – пробормотал Сережа, кусая губы. – Но что же, по-вашему, я должен сделать?
– Жениться и родить наследников, – быстро ответила Мария Габриэловна. – Четыре штуки было бы в самый раз…
В углу придушенно фыркнул камердинер.
– Пошел вон, – равнодушно приказал ему Бартенев. – Не знаю, до каких пределов была откровенна с вами моя матушка, но, Мария Габриэловна, вы должны знать: для меня очень непросто совершить этот естественный для кого-то другого шаг. Очень непросто во всех смыслах – поверьте мне.
Шутовская маска сошла с лица Бартенева, ореховые, с красноватыми прожилками глаза смотрели с неизбывной печалью большой охотничьей собаки. Безыскусная искренность собеседницы, по-видимому, все-таки нашла дорогу к глубинным и редко используемым пластам его существа.
– Но ведь возможно, Сережа? Возможно, хотя и не легко? – с надеждой спросила Мария Габриэловна. – Господь посылает каждому свои испытания, но они никогда не бывают непосильными…
– Может быть, мне принять католичество и жениться на итальянке? – с абсолютной серьезностью спросил молодой князь. – Мне завидно то уверенное упование на Господа, которое я неизменно наблюдаю в вашей семье. Скажите, Мария Габриэловна, там, где вы росли, у синего теплого моря, в жаркой полуденной тени виноградных лоз, еще остались девушки, хотя бы отдаленно похожие на вас?
Мария Габриэловна смущенно улыбнулась и совершенно девичьим жестом поправила прическу, нисколько не терявшую своей аккуратности.
– Право, Сережа… Я не думаю, что в поисках избранницы тебе следует менять вероисповедание. Это вера твоих пращуров…
– Мария Габриэловна, вы безжалостный ангел. Большинство известных мне папистов вцепились бы в меня на этом самом месте, как голодные весенние клещи. Наобещали бы мне даже не семь, а всего полверсты до небес. А вы бестрепетно оставляете меня наедине с моим жребием и ответственностью за него… Но на ком же мне жениться? Девицы из знакомых семей меня совершенно не привлекают. Вы и Любовь Николаевна уже замужем. Разве бросить монетку? Или погадать, как девицы на Святки?
– Сережа, но ведь среди твоих личных знакомых наверняка есть достойные незамужние девицы. Пусть они не совсем вашего круга, но я уверена, что ради твоего счастья Ольга Андреевна на многое согласится…
– Неужели даже на хористку или белошвейку?! – молодой князь любопытно наклонил голову, придержав рукой спадающее полотенце.
– Сережа, если бы речь шла о сильном чувстве… – с некоторым замешательством начала Мария Габриэловна. – Но откуда? Почему бы не пойти более простым путем?.. Например, ты давно дружишь с Юлией фон Райхерт…
– О! – воскликнул Бартенев. – Я вижу, мамочка значительно вас проинформировала!
– Ольга Андреевна поделилась со мной своим отчаянием. Больше оказалось не с кем, – просто сказала Мария Габриэловна, и эта простота опять обезоружила молодого человека.
– Вы знаете Юлию фон Райхерт? Видели ее когда-нибудь?
– Нет, не имела чести. Но Дюймовочка… то есть твоя мать говорила мне, что она весьма привлекательна.
– Понимаете, Мария Габриэловна, все дело в том, что Юлия такая же, как и я сам…
– В каком смысле? – испуганно спросила женщина.
– Нет, нет, не в том, о котором вы подумали, – слабо улыбнулся Сережа. – Просто она, как и я, не видит в жизни иного смысла, кроме эгоистического потакания своим удовольствиям…
– Ну, это ненадолго, – облегченно выдохнув, заулыбалась в ответ Мария Габриэловна. – Как только у вас с Юлией появятся дети, о всяких «эгоистических потаканиях» придется позабыть. Бамбини великодушно наполняют смыслом любую жизнь, и в этом их особенность по сравнению с любой другой идеей, которые требуют для служения себе лишь избранных по какому-то параметру – уму, вере, таланту…
– Черт побери! – воскликнул Сережа и, скомкав, отшвырнул полотенце. – Вы не только добры и смиренны, вы еще и умны. Это в конце концов несправедливо!.. Но, впрочем, кто и когда обещал нам справедливость?.. Что ж, я согласен. Будем надеяться, что откажется Юлия, в ней всегда было очень много здравого смысла… Я должен теперь же объясниться с ней, или у мамочки есть какой-то иной план?
– Я… она… мы… Ох, Сережа, да я же не знаю! – Мария Габриэловна не на шутку разволновалась, и в завершение своей миссии явно увидела ее с какой-то новой, может быть, не слишком привлекательной стороны. На глазах у нее выступили слезы.
– Храни тебя Бог! – она поискала еще слов, не нашла, встала, выпрямившись, и три раза подряд перекрестила молодого князя. Бартенев сполз с тахты, встал на колено, перехватил руку женщины и ласково коснулся ее горячими губами.
Глава 10,
в которой дамы посещают оперу, Надя Коковцева думает о счастье народа, а Юлия фон Райхерт – о рубиновом ожерелье.
В театре Зимина давали «Орлеанскую деву». Спектакль был не премьерный, потому и явились – правда, в немалом числе – главным образом преданные поклонники Чайковского и Цецилии Добровольской. В числе коих оказалась и Лидия Федоровна фон Райхерт. С величавым и несколько отстраненным видом, подобно Иоанне д’Арк, внимающей голосам святых перед битвой, шурша шлейфом по коврам и едва кивая знакомым, она миновала фойе. Такая холодность могла объясняться тем, что направлялась госпожа фон Райхерт в княжескую ложу; однако это было вовсе не в ее характере, и причина заключалась в ином. Во-первых, Лидия Федоровна ужасно боялась этого здания, такого же роскошно-несуразного, как тот купец, по чьему заказу оно было когда-то возведено и с тех пор, как уверяли знающие люди, не развалилось только чудом.