Танец сакур

Каверина Екатерина

— Мама, что я тебе покажу! — прокричала Марина, вставая с шезлонга. — Ты даже не представляешь! Мама, ты что молчишь? — она спускалась по лестнице в каюты, когда почувствовала, как до нее дотронулся отец, — после того случая в Париже, Марина вздрагивала даже от прикосновений родных.

— Марина, подожди! — голос был слишком напряженным, а рука холодной, и показалось, что что-то произошло, что-то плохое, чего уже перестали и ждать.

— Да, папа. Что случилось?

— Алексей… разбился в Ницце.

— Как?

— На Ferrari, машина

разлетелась напополам.

— А он? Что с ним? — закричала Марина, брат был самым близким человеком на свете, после того, что сделал для нее, что знал о ней.

— В больнице.

— Жив?

— Жив.

— Слава Богу!

— Не спеши благодарить, — усмешка на постаревшем лице.

— Что вы тут кричите! У меня Варенька только заснула, — выглянула из каюты мама и замерла, видя напряженные лица мужа и дочери.

Еще одна ночь на смену еще одному дню, ничего не меняется, но все становится другим. Можно, конечно, позвать теплую нежную девочку, любая будет рада согреть его или согреться вместе с ним — все эти сладкие порноактрисы, чопорные служащие банков или тихие дочери боссов. Но звать никого не стоит, времени остается все меньше, и слишком жаль его тратить на пусть и красивое, но бездушное тело

Время все меняет, и Сюнкити это прекрасно известно. Думал ли он, будучи сыном жалкого докера в послевоенном и разрушенном Кобе, что к своим шестидесяти годам будет иметь финансовую и политическую власть — он даже не знал таких слов. Сюнкити не мечтал и не думал — просто выживал, и жизнь среди якудза была не хуже любой другой. Он был еще не стар, богат и держал за горло всю банковскую систему этих проклятых островов, где население стареет все быстрее, где все также любуются момидзигари, мужчины вдрызг напиваются по пятницам, а женщины ищут утешение в лесбийских связях. А все же это неплохо — что-то искать, пусть даже и утешение, пусть даже искать и не находить.

Сюнкити отложил в сторону тонкий журнал и потянулся выключить лампу возле своей кровати. Сегодня он ничего не будет искать — просто дождется следующего утра. Все-таки удивительное дело — он сын нищего докера красуется на обложке журнала Ямагути-гуми, в XXI веке якудза издает свой журнал и смеется над всеми.

Тонкая грань между сном и явью — редкое состояние, когда ты еще не спишь, но уже и не бодрствуешь, когда можешь видеть всех, кто ушел, и когда они не смотрят на тебя с укоризной: Саюри, еще совсем малышка, Киёми, его нежная жена, такая же, как и тридцать лет назад.

И снова он не с ними — проклятый телефонный звонок, хотя всем строго-настрого запрещено беспокоить его:

— Да, Кэтсуэ, что ты хочешь?

— Ямагути-сан, вы говорили, что я могу звонить с информацией о Корнилове всегда, — оправдывался Кэтсуэ.

— И что? — сведения о Корнилове стоили того, чтобы ненадолго оставить Киёми и Саюри.

— Попал в автокатастрофу в Ницце. В тяжелую. В госпитале, в коме, — в голосе парня чувствовалось удовлетворение.

— Как?

— Ferrari, скорость 220. Машина напополам, а он весь в огне, — Кэтсуэ словно смаковал эту новость, представляя, как пламя лижет кожу Корнилова, разрушая капилляры, пожирая мышцы.

Сюнкити замолчал — Корнилов и тут не дал ему взять реванш, собирался сдохнуть, не увидев того, что Сюнкити ему приготовил. Теперь придется отложить свои планы и надеяться, что он придет в себя настолько, чтобы ощутить новую боль.

Посадка, закладывает уши и кружится голова, трап подают мучительно долго, машины еле ползут по шоссе, нет никаких новостей. Господи, как хочется быть ближе к нему, знать, что с ним. Еще совсем немного.

Репортеры на парковке возле больницы, машина с затененными стеклами останавливается совсем близко от входа. Нужно только набраться сил и выйти, узнать, как он, что с ним. Просто быть рядом с ним.

Лиза натянула на голову шарф, вздохнула и вышла под проливной дождь, пара шагов под зонтом, и она ощущает больничные запахи, видит больничные стены, мрачные и сосредоточенные лица, но в голове никак не складывается, что Алексей здесь и эти мрачные лица из-за него.

Незнакомые лица, но все они откуда-то знают ее, Василий Петрович, с затравленным взглядом, не знает, что сделать для Лизы, для Алексея, он тоже совсем не умеет ждать.

— Его привезли сюда два часа назад, пока мы располагаем только первой информацией, которую сообщили в госпитале в Ницце, — несгибаемый сотрудник ФСБ стал даже как-то меньше в размерах.

— И что? Как он? — нетерпеливо перебивает его Лиза.

— Сильные ожоги, но нам не сообщили доподлинно насколько. Сначала речь шла о семидесяти процентах тела, потом о тридцати, — Василий Петрович видел, как вздрогнула Лиза, но не мог промолчать — она хотела знать и должна была знать. — Переломы и травма головы. Травма головы беспокоит их даже больше.

Лиза заплакала, она услышала многое и в то же время совсем ничего — она хотела знать только одно — будет ли он жить?

Руки горели и ныли, а голова слегка кружилась, но это было ничто по сравнению с произошедшим с Алексеем. Наверное, картина того, как он весь огне катается по мокрой дороге будет до конца жизни стоять у Насти перед глазами. И теперь невозможно понять, она его отвлекла или он сам отвлекся. Корнилов хотел закончить свой разговор, а она не желала слышать, и, может, она действительно была слишком резкой или неловкой. Теперь уже не понять, не вспомнить.

Настя медленно шла к комнате, в которой они ожидали новостей об Алексее, — она и хмурый мужчина, пытавшийся связаться с отцом Корнилова. Наверное, скоро выйдет врач, и все станет ясно. Настя тихо открыла дверь — усталый врач что-то говорил маленькой темноволосой девушке, та вздрогнула, прижала ладонь ко рту, а потом посмотрела на врача с надеждой. Он отрицательно покачал головой, а она продолжала настаивать. Врач обреченно кивнул и позвал медсестру, девушка вышла. Совсем молодая, беременная, приехавшая занять свое место.