Танец в ритме дождя
Шрифт:
Он взглянул на нее и удовлетворенно кивнул. И за всю дорогу больше не проронил ни слова.
Свежий холодный воздух рвался в окно машины, поднимавшейся вверх по шоссе. «Мерседес» затормозил у ворот под сенью необъятного дуба. По дорожке навстречу трусил толстый добряк шпиц, помахивая пушистым хвостом, загнутым бубликом. Вслед за ним показалась хозяйка – миниатюрная, по-мальчишески стройная Берта в джинсах и тоненьком пуловере в обтяжку, но при этом сверкавшая бриллиантами.
У этой маленькой женщины был твердый мужской характер и железная выдержка. Глядя на невозмутимое выражение ее лица, никак нельзя было догадаться, что к ней пожаловал смертельный враг со своей пассией, бывшей прежде ее близкой подругой. Берта делала вид, что ничто в их отношениях не изменилось,
– Вальтер! – Берта обернулась к мужу, спешившему к ним по выложенной камнями дорожке. – Встречай гостей! Вас не продуло в машине? Поднимается ветер, смотрите, какая рябь на прудах…
Ольга растерялась, ожидая встретить совсем иной прием… Веренц же глазом не моргнул – такая реакция людей, попавших к нему в ловушку, его вполне устраивала. Вот и отлично, казалось, говорило его лицо, обойдемся без лишнего шума…
Женщины поцеловались. Однако Веренцу Берта руки не подала, этим единственным нарушая принятый между ними ритуал приветствий, сложившийся за долгие годы.
«Она что-то задумала, – догадалась Ольга. – Молодец, Берта, ты не сдаешься без боя! Эта невозмутимость – только маска. Я знаю, что ты, как и я, готова разорвать этого мерзавца на месте! Что мы и сделаем… Только бы он позволил нам остаться наедине…»
Владение Бергов Ольга звала по-русски – привольем. До этих страшных дней она частенько говорила Клаусу: «Поедем, дорогой, на приволье. Отдышимся, а?»
Оно простиралось на несколько гектаров земли с садом и рощицей, с двумя прудами, в которых водились крупные карпы, с широкой зеленой лужайкой, полого спускавшейся от дома к прудам, с качелями под ветвями старой груши. Здесь росло много старых грушевых деревьев, плодов которых никто не собирал, и по осени они засыпали лужайку, подобные небольшим желтовато-зеленым бомбочкам. А вот из айвы Берта варила превосходное янтарного цвета варенье. Айва, грецкий орех и яблоки… Здесь всегда было тихо и отрадно. Не слышно было привычных звуков города, не возникало удушливых тягостных мыслей – только покой и ласковый, умиротворенный свет. Блики солнца на лицах… Колыханье листвы. Древняя кладка стен, окружавших сад. Дом был построен на старинном фундаменте одиннадцатого века. Эта земля знала древние битвы и древние тайны. Неподалеку от дома в большом сарае имелось заделанное отверстие в каменной кладке пола – подземный ход, в котором, по преданию, первый владелец замка в незапамятные времена спрятал бесценный клад. Теперь ход этот был завален, своды, похоже, давно обрушились, и нынешние хозяева как-то опасливо сторонились этого места, словно боялись прикоснуться к чему-то враждебному, скрытому под землей. Они боялись нарушить здешний покой, благословенную полноту налаженного, устоявшегося быта и бытия…
В столовой над камином висел семейный портрет: Берта с двумя дочерьми сидела у рояля в прозрачном и трепетном луче света и задумчиво улыбалась, а Вальтер любовался ими, стоя чуть поодаль и откинув голову. Их девочек звали Урсула и Фридерика. Обе они учились: младшая, Урсула, – в третьем классе гимназии, а Фридерика – в колледже. Обе были прехорошенькие, беленькие и чуткие, большие умницы и работяги. Урсула, немного замкнутая и серьезная не по годам, занималась музыкой – брала уроки игры на фортепиано. Их старый черный рояль, стоявший в небольшой уютной гостиной, часто становился центром притяжения для всей семьи. Берта сама неплохо играла, но мастерство Урсулы, пожалуй, можно было считать вполне профессиональным. И музыкальные вечера в этом доме славились на всю округу.
Едва в семействе появилась Ольга, Фридерика, с раннего детства обожавшая балет, потянулась к ней всем своим существом. И Ольга с радостью согласилась давать ей уроки классического танца. Она считала, что у девочки большой талант, и прочила ей карьеру классической танцовщицы. Берта относилась к увлечению дочери с некоторой опаской, зная, как нелегок хлеб балерины. Но, похоже, внимая Ольгиным пылким уверениям, что такой талант грех погубить, готова была сдаться и отдать Фридерику в профессиональную балетную школу. И Ольга взялась за нее всерьез, готовя к осеннему поступлению в профессиональную танцевальную школу…
Вальтер боготворил и Берту, и двух своих девочек, и счастье, вошедшее в этот дом, было столь гармоничным и совершенным, что нередко оставляло в душах друзей, навещавших семейство Берг, чувство горьковатой, щемящей грусти. Отчего это было так? Ольга часто задумывалась над этим… Может быть, оттого, что рядом с таким щедрым и сладостным светом как бы незримо присутствует некая скрытая тень угрозы, точно подстерегая чей-то малейший промах и грозя распадением… Угасанием. Разрывом чудесной живой ткани жизни, что была соткана с такой любовью, с таким душевным усердием… Эта ткань – эта жизнь семьи будто бы не ведала боли, не знала страданий, борений и злобы, даже простого проявления негативных эмоций… Как будто жизнь эта протекала в каком-то ином измерении, нежели существование всех иных, греховных и мелочных, подверженных простым человеческим слабостям.
И Ольге порой казалось, что тьма, обступавшая древние стены имения, только и ждет момента, чтобы прорвать покров благодати, хранящей семью, и смять, растоптать ее всю в отместку за дерзость явленной миру гармонии… Ольга часто молилась за Бергов и верила, что этого не случится, что тьме не удастся проникнуть в их дом, пробив броню защиты.
И вот это случилось – предчувствия оправдались, материализовавшись в самый чудовищный, самый нелепый и невообразимый кошмар. Шантаж! Угроза бесчестья, тюрьмы, разорения… И эта угроза явилась с той стороны, откуда ее меньше всего ожидали, – ее воплощением стал человек, принятый здесь как лучший друг дома… Поверенный, ведущий семейные дела, известные ему, как раскрытая книга!
«Боже мой! – думала Ольга. – Каково сейчас Берте?! Скольких седых волос будет стоить ей эта невероятная выдержка. И как она может держаться так – ровна и внимательна, как всегда. А я… Да будь у меня такой муж, как Вальтер, я бы не задумываясь убила этого гада! И суд бы меня оправдал… Нет, они явно что-то задумали оба – Берта и Вальтер. Как было бы хорошо узнать их планы, чтобы вовремя поддержать…»
Веренц на все способен. Ольга понимала это так же хорошо, как и Берта… Что касается Вальтера, то он, как мог, сторонился прибывших «гостей», видимо опасаясь, что, не сдержавшись, сорвется и только усугубит и без того безысходную ситуацию. Однако лицо Вальтера хранило полную непроницаемость, по нему невозможно было понять, что он намеревался предпринять в ближайшее время. Хотя что ему оставалось, кроме как подчиниться… И исполнить те требования, которые выдвинул перед ними Веренц. Они были всецело в его руках…
Берта против обыкновения не пригласила их в дом, а подала кофе в сад. Девочек нигде не было видно, наверное им велели остаться в доме. Хозяйка, подав к кофе ветчину и сыр, уселась в плетеное кресло и закурила.
Тик-так – качалось легкое кресло, тик-так – дышала в ветвях тишина. Время застыло. Время отступило к Рейнским горам, захлебнулось там чистым, разреженным воздухом и отлетело вниз, к прибрежной долине. Назад, в город…
– Ольга, как поживает твоя лучшая ученица? – положив ногу на ногу, спросила Берта. Дым ее сигареты клочками тянулся к прудам. – Кажется, ее зовут Франциска?
– Да, Берта, у тебя превосходная память. Девочку, о которой я тебе говорила, зовут Франциской. Но лучшая моя ученица вовсе не она, а Фридерика! Вот у кого настоящий большой талант!
– Кстати, где она? – вмешался в их разговор Веренц, который все это время безмолвно оглядывал лужайку и отдаленную гряду леса, начинавшегося прямо за садом, прищурившись и маленькими глотками отхлебывая кофе из тонкой фарфоровой чашки, присматривался – нет ли чего необычного.
«Наверно, проверяет, нет ли здесь засады!» – подумала Ольга. Как она была бы счастлива, если б из-за дома или из-за ближайших деревьев выскочил вооруженный отряд полиции и скрутил Веренца! Пускай даже и ее вместе с ним… Но все было тихо. Ничто, казалось бы, не тревожило покой здешних мест.