Танганайский лев
Шрифт:
— Теперь уже совсем стемнело и хижина пуста! — тихо прошептал Мабруки. — Притиснись поближе к щели двери, чтобы я мог перерезать своим ножом твои путы.
Спустя немного времени дверь подалась под давлением сильного нажима и щель значительно расширилась. Мабруки, не теряя времени, стал перерезать путы, которыми были связаны руки Фераджи. Это было не так легко, но в конце концов все же удалось.
— Ну, вот, — сказал Мабруки, — теперь возьми нож и с остальным управься сам. Но вдруг он прошептал тревожно: — Тихо! Ложись скорей в свой угол и притворись, будто спишь. Симба и Инкази идут сюда!
Почти тотчас же из сарая послышалось громкое храпение.
Инкази подошел к сараю и отпер дверь, чтобы заглянуть в него, но увидел Фераджи, свернувшегося на земле в самом темном углу, и храпевшего что есть мочи.
— Да, — промолвил со вздохом Мабруки, — ему, собаке, лучше, чем нам: он может спать вволю, а мы здесь карауль его да сторожи!
— Сузи сейчас сменит тебя! — сказал Симба и пошел вместе с Инкази в хижину последнего.
Кругом вновь воцарилась полнейшая тишина. Мабруки тихо кашлянул в щель двери сарая.
— Фераджи! — чуть слышно прошептал затем часовой. — Они пошли в хижину Инкази. Сузи сейчас придет сменить меня.
До слуха Мабруки донеслось глухое проклятие; в следующий за тем момент дверь сарая широко распахнулась, и Фераджи стоял на пороге.
— Фераджи! В уме ли ты? — воскликнул, обезумев от ужаса, Мабруки.
— Теперь или никогда! — ответил тот. — Наконец-то, я снова свободен и могу выпрямить свои члены!
— Войди в сарай, Фераджи! Войди скорей, — задыхаясь от страха, прошептал Мабруки, дрожа от волнения, — войди, не то мы погибли!
— Тогда я дорого продам им свою жизнь, — прошипел Фераджи, — оставайся ты здесь, а я должен послушать, что там эти двое говорят между собой. — И не взирая на опасность, которой он подвергал себя, Фераджи подкрался к двери хижины Инкази и стал подслушивать. То был тихий, певучий голос Инкази, говоривший следующие слова:
— Да, через этот тайный ход я спустился и в ту ночь, когда подслушал Фераджи и Солимана. Спускайся ты вперед, ведь Лео ждет нас, а к острову Муциму сегодня не так легко будет добраться!
Затем некоторое время царила полнейшая тишина. Но вот послышался изнутри хижины какой-то глухой звук, точно закрылся трап, и снова стало тихо.
Фераджи, приложившись ухом к двери, с жадностью ловил каждый звук. Весь он сосредоточен был в этот момент в слухе, а сердце билось все скорее и скорее, тем более что в продолжении последних секунд он уже не слышал в хижине ни малейшего звука.
Мабруки же, который опасался, что вот-вот отворится дверь, и Симба и Инкази неминуемо наткнутся на Фераджи, дрожал, как лист, неподвижно стоя на своем посту. Неизъяснимый страх, овладевший им, не только лишил его языка, но даже и сознания; он положительно не понимал и не мог дать себе отчета в том, что происходило вокруг него.
Вдруг он почувствовал, что Фераджи схватил его за руку и задыхающимся от радости, торжествующим голосом крикнул ему в самое ухо:
— Иди же! Путь свободен! Мы можем бежать!
Мабруки, не сопротивляясь, дал себя увлечь и машинально вошел вслед за Фераджи в темную хижину. Фераджи плотно запер за ним дверь.
— Видишь, дружище, — заговорил он, — когда меня связанного бросили сюда, я в неизъяснимом бешенстве катался по земле и головой ударился о стену. Вдруг та стена, что в самом темном углу, дала такой звук, как будто эта тоненькая перегородка, а не стена, и будто проломить ее ничего не стоит. Ах, будь у меня тогда руки свободны! Но этот Инкази скрутил меня так крепко, что я положительно не мог шевельнуться; когда я попытался ослабить свои путы, то они до крови врезались в мои руки. Пришел Симба, увидел мои окровавленные руки и приказал ослабить путы. Тогда, дружище, мне удалось высвободить одну руку, так что я мог пошатать эту стенку. Оказалось, что это род трапа, ведущего в глубокую пропасть или ущелье между двумя черными скалами.
Я заглянул в глубь этой зияющей пропасти — и мороз пробежал у меня по коже: более двадцати футов в глубину спускались отвесные черные стены скал, пока, наконец, нога могла найти твердую точку опоры, и на страшной глубине я увидел дневной свет, врывавшийся во мрак ущелья. Там ждала меня свобода, и я внутренне ликовал при одной мысли об этом. И вот я увидел на краю этой пропасти толстый канат, надежно привязанный к стволу большого дерева. Канат этот был свернут, но не подлежало сомнению, что он достаточно длинен, чтобы хватить до дна. Итак, я случайно нашел потайной ход, но тогда не мог бежать, потому что правая рука моя и нога были связаны крепко и я с трудом мог шевелиться. Не успел я освободиться окончательно от своих пут, как явился Инкази и приказал запереть меня в этот проклятый хлев. Но теперь, теперь ничто не помешает нам бежать через это ущелье! Симба и Инкази только что удалились этим самым путем; мы последуем их примеру! Идем же, друг! У меня для Солимана важные вести, надо спешить!
Спустя несколько минут в хижине Инкази воцарилась мертвая тишина, пока вспугнутые людскими голосами крысы не появились вновь и не принялись опять за свою обычную возню около стен и над потолком.
Между тем Симба и Инкази, спустившись по канату, очутились на скалистой площадке, окруженной со всех сторон густым кустарником. Отсюда шла круглая тропинка, спускавшаяся вниз, вплоть до берега тихого пруда, и терявшаяся в густых зарослях тростника, запрудивших почти до половины эту бухточку Танганайки.
— Это такая глушь, такое непролазное болото, — сказал Инкази, — что ни одна душа не заподозрит здесь тропы, ведущей к нашему нагорному тэмбе. Допустим даже, что кто-нибудь найдет эту тропу, что из того? Ведь на голый утес в двадцать футов вышиной не так легко взобраться.
— Нет, Инкази, я нахожу, что вы весьма беспечны, — отвечал Белая Борода. — Я сам исходил эту бухту вдоль и поперек, и если бы только приложил некоторое старание, то конечно, не преминул бы найти эту тропу, ведущую к ущелью. Двадцать футов не так уж много, чтобы ловкий гимнаст не мог взобраться вверх, а раз удастся взобраться одному, то ничто не мешает ему сбросить другим веревку или канат, по которому подымутся без труда все.
Инкази улыбнулся со свойственной всем неграм беспечностью.
— Это все кажется тебе так легко и возможно, — сказал он, — потому что ты все это знаешь! Ничего не стоило бы воздвигнуть здесь крепкие ворота, но лучше, если никто не подозревает об этом месте. Таким образом мы имеем хотя бы один потайной ход, которым в случае надобности всегда можем пользоваться и никем незамеченные входить и выходить из своего тэмбе. К тому же не далее как всего каких-нибудь полгода тому назад мне пришла в голову мысль спускаться по канату через это ущелье в долину.