Танго старой гвардии

Перес-Реверте Артуро

Макс чуть отстранился, отступив в отдаленном отблеске маяка, — луч летел, постепенно слабея, над скалами Лазарето и стенами прибрежных вилл.

— И все же, какого же дурака ты свалял, мой милый.

Он облокотился на парапет. Не такого разговора ожидал он сегодня вечером. Ни упреков, ни обвинений, ни угроз не последовало. И, сидя в машине, он готовился к другому. Собирался достойно противостоять злобе и укоризне, столь естественных для женщины обманутой, а потому опасной, и ждал чего угодно, но только не той странной грусти, что звучала в словах и в молчании Мечи Инсунсы. Он вдруг осознал, что слово «обман» не к месту. Меча ни на миг не чувствовала себя обманутой. Даже в то утро, когда, проснувшись в отеле «Палас», обнаружила исчезновение Макса — и своего жемчужного колье.

— Это ожерелье… — начал было он, но тут же замолчал от внезапного осознания своей неловкости.

— Ах,

ради бога! — В ее голосе звучало бесконечное презрение. — Я сию минуту швырнула бы его в море, если бы еще имело смысл что-то тебе доказывать.

Табачный дым вдруг показался Максу горьким. Поначалу он застыл в растерянности, полуоткрыв рот, словно на полуслове, а потом его пронизала внезапная странная нежность. Очень похожая на раскаянье. Он придвинулся бы к Мече, погладил бы ее по голове, если бы мог. Если бы она позволила. Но ведь он знал: не позволит.

— Что ты затеваешь, Макс?

Спрошено было совсем иным тоном. Жестче и суровей. Мгновение ее слабости, понял Макс, истекло скорее, чем были произнесены эти несколько слов. С непривычной, иноприродной тревогой, о существовании которой он до сих пор даже не подозревал, он спросил себя: а сколько бы длилась его слабость? То замирание, тот холод под ложечкой, которые он ощутил минуту назад.

— Не знаю. Мы…

— Я говорю не о нас. Я еще раз спрашиваю, что ты делаешь здесь, в Ницце? В доме Сюзи Ферриоль?

— Баронесса Шварценберг…

— Я отлично знаю, кто она такая. И знаю, что вы с ней не пара. Она тебе не подходит.

— Мы с ней сто лет знакомы. Тут кое-что просто совпало…

— Вот что, Макс. Сюзи — моя подруга. Не знаю, чего ты добиваешься, но надеюсь, что ее это никак не касается.

— Я ничего ни от кого не добиваюсь. И ничего не затеваю. И сказал уже, что веду теперь совсем другую жизнь.

— Тем лучше. Потому что при первом же подозрении я донесу на тебя.

Макс издал сквозь зубы смешок. Не вполне уверенный.

— Ты этого не сделаешь.

— Я бы на твоем месте не рискнула проверять, сделаю или нет. Тут не танцплощадка на «Кап Полонии».

Макс сделал шаг к ней. На этот раз — не рассчитанный заранее. Но в искреннем порыве.

— Меча…

— Не приближайся.

Она шевельнула плечами — и смокинг соскользнул на землю. Лег темным пятном у ног Макса. Призрачно белея, шаль стала медленно удаляться в густом мраке сосен.

— Хочу, чтобы ты исчез из моей жизни. Моей — и всех, кого я знаю. И немедленно.

Покуда он поднимал с земли пиджак и выпрямлялся, зарокотал мотор «Ситроена», и вспыхнувшие фары, выхватив из темноты его силуэт у каменного парапета, ослепили Макса. Потом зашуршали шины по гравию, и автомобиль двинулся в сторону Ниццы.

Макс, подняв для спасения от рассветного холода воротник смокинга, долго шел назад, в отель, по шоссе от Лазарето до порта. На его счастье, возле мола Кассини стоял фиакр со спавшим на козлах возницей. Макс, попросив поднять парусиновый верх, уселся и вскоре задремал, убаюканный покачиванием экипажа, катившего по склону Роба-Капеу, и слышал сквозь сон, как цокают копыта по асфальту, покуда лиловая полоска зари все явственнее прочерчивала границу между неразличимо темными пространствами моря и неба. Вот она, моя жизнь, подумал он, или, по крайней мере, существенная ее часть — ловить на рассвете такси, чувствуя запах женщины либо впустую убитой ночи, да при том, что одно никак не противоречит другому. И порт, и окраины были освещены скудно, но когда обогнули холм с замком на вершине, перед глазами возникла изогнутая линия горящих фонарей на проспекте Англичан, уходившем, казалось, куда-то в бесконечность. Когда добрались до Поншетт, ему захотелось есть и курить, так что он остановил фиакр, вылез, прошел под арками проспекта Салейя и под темными ветвями молодых платанов двинулся мимо пахшего кладбищем цветочного рынка, ища какое-нибудь кафе, открытое спозаранку.

Уплатил двенадцать франков за пачку «Голуаз» и три — за чашку кофе со свежими сливками и ломтик поджаренного хлеба, присел у окна, выходившего на улицу, закурил, глядя, как снаружи темнота из черной делается сероватой, а двое муниципальных служащих, сметя в кучу увядшие лепестки, стебли, листья, подсоединили шланг с длинным медным наконечником и принялись поливать тротуар. Размышляя над событиями прошедшей ночи и теми, что должны произойти в ближайшие дни, Макс пытался ввести в разумные измерения фактор Мечи Инсунсы, так неожиданно вторгшийся в его планы и в саму его жизнь. Чтобы вернуть самообладание, он постарался осмыслить технические детали предстоящего дела, прикинуть

меру опасности и возможные варианты. Только так сможешь, сказал он себе. Только так одолеешь свою растерянность, чреватую гибельными ошибками. Он подумал про итальянских агентов, про человека, назвавшегося Мостасой, и беспокойно заерзал на стуле, будто утренний холод сквозь оконное стекло пробрал до костей. Слишком много поставлено на кон, чтобы Меча Инсунса вместе с воспоминаниями и их последствиями могла затуманить ему рассудок. Чтобы столь несвоевременное сочетание случившегося девять лет назад и сегодня ночью могло сбить ему сердечный ритм — впереди так много еще всякого, что он должен быть ровным и четким.

Минут пять он прикидывал, не смыться ли. Вернуться в отель, собрать вещи и удрать в другие охотничьи угодья в ожидании лучших времен. Обдумывая такой вариант, он смотрел по сторонам, как будто искал доводы за и против. Искал, на что бы опереться, чем бы воспользоваться из того, что было в его бурной жизни, в этом ярком и необычном ремесле. К стене кнопками были прикреплены два рекламных плаката — французских железных дорог и Лазурного Берега. Макс, держа сигарету в углу рта, долго и задумчиво смотрел на них сощуренными глазами. Ему очень нравились поезда — гораздо больше, чем трансатлантические лайнеры или замкнутый элитарный мирок авиапассажиров — с их вечной возможностью приключения, с жизнью странной, будто подвешенной в воздухе от одной станции до другой, с немалыми шансами на полезное и выгодное знакомство, с изысканными посетителями вагона-ресторана. Нравилось курить, развалившись на узком диване в купе спального вагона — в одиночестве или с дамой, — слушая, как постукивают колеса на стыках рельс. В памяти осталась одна из последних таких поездок, в «Восточном экспрессе», ходившем по маршруту Стамбул — Вена, когда в четыре пополуночи, на зябком рассвете, он вышел на перрон в Бухаресте, а перед тем тщательно оделся и бесшумно закрыл за собой дверь купе, оставив свой чемодан и фальшивый паспорт у проводника, а карманы пальто набив драгоценностями на две тысячи фунтов. Не сводя глаз со второго плаката, он заулыбался. Он узнал место, изображенное художником: смотровую площадку с видом на бухту Жуан, неподалеку от усадьбы, которую полтора года назад с помощью старого подельника Шандора Эстерхази, взявшего за посредничество и соучастие немалые комиссионные, продал одной богатой американке — некоей миссис Зундель, владелице компании «Зундель & Страус», Санта-Барбара, штат Калифорния, — сумев в ходе романа, подкрепленного рулеткой в казино и прогулками при луне, убедить ее в том, как выгодно будет вложить четыре миллиона франков в этот участок земли у моря. Опустив, правда, одну немаловажную подробность — эта полоска берега шириной в сто метров уже имела собственников, которые и не думали даже выставлять ее на продажу ни целиком, ни по частям.

Нет, убегать не стоит, заключил он. Мир чересчур сузился, и слова «удрать подальше» с каждым днем теряют смысл. Здесь не хуже, чем где-нибудь еще, а может быть, и лучше — умеренный климат и приятное окружение. Если грянет война в Европе, здесь можно переждать непогоду и, более того, извлечь из нее доход. Макс досконально изучил этот край, а там, где придется осесть, будут свои полицейские, угрозы и опасности — свои, но те же самые. У всякого шанса есть своя цена. Везде крутится своя рулетка. Это включает в себя и письма графа Чиано Томасу Ферриолю, и угрожающую улыбку Фито Мостасы, и вселяющую тревогу серьезность итальянских агентов. И — вот уже несколько часов как — нерешенное дело с Мечей Инсунсой.

La vie est br`eve: un peu de r^eve, un peu d’amour. Fini! Bonjour! [49]

Он сквозь зубы промурлыкал эту песенку. Отрешенно. Покоряясь судьбе. Никто не скажет, что легко было оставить позади убогий доходный дом в квартале Барракас, африканский берег, вдоль которого валялись иссушенные солнцем трупы и даже гиенам было не до смеха. Есть на свете такие люди — и он один из них, — кому на роду написана дорога в один конец. Путешествие неведомо куда — и без обратного билета. Дойдя до этого места в размышлениях, Макс допил кофе и поднялся, вновь обретая давний профессиональный кураж, который подпитывается сам собой.

49

Жизнь коротка: Мечта невелика. Немного любви. Вот и все! Лови! (фр.)