Танго старой гвардии
Шрифт:
…Сколько-то лет назад портье в венецианском отеле «Даниэли», сорок лет видевший, как перед его стойкой останавливаются, прося ключ от номера, самые богатые люди в мире, сказал ему как-то, пряча в карман королевские чаевые: «Единственное настоящее искушение, сеньор Коста, — это женщина. Вам не кажется? Обо всем прочем можно поторговаться».
Жизнь коротка…
И неторопливо вышел из кафе — руки в карманы, очередная сигарета в зубах — и по влажной мостовой, отражавшей сероватый утренний свет, направился к остановке трамвая. Приятно быть счастливым, подумалось ему. И осознавать это. На проспекте Салейя пахло уже
Сидя под ангелочками и голубым небосводом, которыми расписан потолок в этом зале отеля «Виттория», Макс по настенному табло, где демонстрируют сделанные ходы, следит за тем, как разворачивается партия. С того мгновенья, как в последний раз щелкнули шахматные часы, обозначая тринадцатый ход Хорхе Келлера, воцарилась мертвая тишина. Мягкий свет направлен так, что на эстраде видны только стол и два стула, табло, доска и два игрока, а все прочее тонет в полумраке. Вечереет, и видные в большие окна ветви деревьев вдоль шоссе, спускающегося к порту, тронуты красноватым отблеском.
Макс даже не пытается постичь, что происходит у него перед глазами. От Мечи Инсунсы он знает, что Келлер, играющий черными, должен определенным образом пойти пешкой и слоном, предваряя более рискованные и сложные комбинации. И вот тогда по ответным ходам Соколова станет ясно, ждал ли он такого развития, как и то, что такую информацию могла предоставить ему только Ирина. Приняв жертву черной пешки, русский покажет, что предвидел опасную атаку слона на белого коня — того, по мнению Макса, что стоит слева в строю белых фигур, — и в этом случае наилучшим способом нейтрализовать угрозу будет ход белой пешки на две клетки.
— Эти две клетки выдадут Ирину, — подвела итог Меча, когда они встретились в холле перед началом игры. — Всякий другой ход укажет на Карапетяна.
Справа от Макса, вперив единственный глаз в демонстрационное табло, курит капитан Тедеско, за неимением пепельницы свернув бумажный фунтик. Время от времени, по настоятельным просьбам соседа, он склоняется к нему и шепотом объясняет смысл того или иного хода или позиции. Рядом, сцепив руки в замок и вертя большими пальцами, Ламбертуччи, по такому случаю надевший пиджак и галстук, с напряженным вниманием следит за перипетиями игры.
— Соколов полностью контролирует центр, — очень тихо говорит Тедеско. — Думаю, возможность изменить положение появится, только если Келлер сумеет высвободить своего слона.
— А он сумеет?
— Откуда же я знаю? Эти зубры рассчитывают на много ходов вперед — куда мне до них?
Ламбертуччи, прислушавшись к его словам, подтверждает шепотом:
— Келлер нанесет удар в своем стиле. Вот увидишь. От его слона пахнет порохом.
— А черная пешка? — спрашивает Макс.
Его спутники глядят на табло, а потом, растерянно, на него.
— Какая пешка? — спрашивает капитан.
Макс больше следит не за перипетиями партии, где сталкиваются неведомые ему силы, движимые непонятными механизмами, а за игроками. Держа в пожелтевших от никотина пальцах истаивающую дымом сигарету, склонив светловолосую голову, Соколов не сводит невеселых водянисто-голубых глаз с доски. А Хорхе Келлер покинул свое место. Ослабив узел галстука, повесив пиджак на спинку стула, он только что поднялся — Макс уже замечал, что во время долгого ожидания он встает, чтобы размять ноги, — сунул руки в карманы и с рассеянным видом прохаживается по эстраде, будто измеряет
Чуть слышный шелест ткани о дерево, предшествующий щелчку шахматных часов, — и Келлер возвращается на место: пошел отсчет времени для его хода. По залу проносится сдержанный, очень тихий ропот. Хорхе смотрит на черную пешку, только что снятую с доски его соперником и поставленную рядом с другими съеденными фигурами. Воспроизведенный мгновение спустя на табло ход русского, похоже, открывает путь одному из слонов чилийца, которые до сих пор были заперты.
— Дело плохо, — шепчет капитан. — Русский, кажется, совершил ошибку.
Макс смотрит на Мечу, сидящую в первом ряду: лица ему не видно — только короткие серебристые волосы и неподвижная голова. Рядом с ней — Ирина. Ее глаза устремлены не на табло, а на игроков. В соседнем кресле — отрешенный от всего, кроме игры, Эмиль Карапетян, с полуоткрытым ртом. С краю, там же, в первом ряду, занимая и часть второго — советская делегация в полном составе: человек пятнадцать, прикидывает Макс. Он разглядывает их одного за другим — костюмы, вышедшие из моды на Западе, белые рубашки, узкие галстуки, дымящиеся сигареты, непроницаемые лица, — задавая себе неизбежный вопрос: сколькие из них работают на КГБ? И есть ли кто-то, кто не работает?
После хода Соколова не прошло и пяти минут, как Келлер передвинул слона поближе к белым пешке и коню.
— Ага, вот оно, — шепчет в предвкушении Тедеско.
— Русский очень рискует, — сипит в ответ Ламбертуччи. — Но смотри: какая выдержка! Глазом не моргнет…
В зале — снова негромкий шумок и сразу вслед за тем — мертвая тишина. Соколов раздумывает; перемена лишь в том, что он закурил и внимательней смотрит на доску — может быть, на белую пешку, которая, как знает Макс, может оказаться ключом к шифру. И в тот миг, когда Келлер, сделав глоток сока, собирается снова встать со своего места, русский двигает свою пешку на две клетки. Двигает резко, напористо и едва ли не с яростью бьет по шпеньку часов. Словно для того, чтобы удержать противника на месте. И ему это удается. Келлер, уже приподнявшись, замирает, глядит на Соколова — в первый раз за всю партию глаза их встречаются — и очень медленно опускается на стул.
— Ого! — удивленно бормочет Тедеско, уразумевший наконец масштаб происходящего на доске.
— Что? Что такое? — допытывается Макс.
Капитан отвечает не сразу, захваченный тем, как стремительно, едва ли не с вызовом противники обмениваются ходами. Слон за пешку, конь за слона, пешка за коня. Только и слышен четкий отрывистый стук. И каждые три-четыре секунды звучит щелчок шахматных часов: игра пошла в таком темпе, словно все ходы были приготовлены заранее. Совсем не исключено, что так оно и есть, думает Макс.