Танго в стране карнавала
Шрифт:
— Мне вообще-то казалось, что ты собралась остановиться всего на несколько дней, — подколола меня Карина с хитренькой усмешкой.
— Да мне больше никуда не хочется, — радостно ответила я. — Поближе познакомлюсь с Санта-Терезой, а если бы ты видела мою новую комнату…
Она ласково улыбнулась:
— Нашла что-то недорогое и недалеко?
— Да, — закивала я. — Прямо в двух шагах отсюда.
Вечером, когда Карина подвезла меня до нового места, лицо у нее вытянулось, как если бы она внезапно узнала, что ее подружка оказалась принцессой Монако.
— Подруга, как только сможешь, давай ударим по коктейлям, — крикнула я, вытягивая из багажника Ю-Би и уже чувствуя
Поднявшись наверх, я первым делом запихнула ковбойские сапоги и шляпу в пластиковый пакет, сунула его вглубь шкафа и начала готовиться к ужину. К счастью, на дне Ю-Би обнаружилось маленькое черное платье, которое я сумела утаить от придирчивых глаз Стефани и Скай, когда упаковывалась в Баттерси. Десять лет я таскала это маленькое черное платье с собой, на случай, если меня — как будто одну из девушек Бонда, только что выбравшуюся из джунглей, — вдруг пригласят на ужин во дворец магараджи в Индии или, скажем, на коктейль в уединенный загородный особняк европейского графа. Ни разу, ни в одном из путешествий, оно мне не пригодилось — я все время щеголяла в красной хлопчатобумажной рубахе и донельзя выношенных джинсах «Ливайс» (мы со Стефани окрестили их «урыльником» из-за одного приключения, которое им пришлось пережить в долине Меконга во Вьетнаме). Но все это было раньше, до переезда в Каса Амарела.
Густаво, владелец дома, был великолепен — настоящий аристократ, в котором удачно сочетались португальская, немецкая и аргентинская кровь. До переезда в Рио он держал рестораны в Сан-Паулу. По всему дому тут и там встречались фотографии в элегантных рамках: он и другие загорелые красивые люди на яхтах в Греции, в купальных костюмах шестидесятых или семидесятых годов, или он в меховой шапке стоит с лыжами на склоне горы в Сан-Морице — ну и другие подобные картинки рая для богатых.
Для начала, когда мы вместе завтракали за столом, уставленным фруктовыми соками, сырами и ветчиной, Густаво старался вытянуть у меня скандальные признания, касающиеся моего прошлого. Вновь возник неизбежный вопрос о том, чего стоят в постели австралийские мужчины. Густаво, по крайней мере, отозвался о моих соотечественниках не так уничижительно, заметив благосклонно, что смотрел австралийский футбол на бразильском ТВ и ему понравилось. Он задавал вопросы о семье и антиквариате, видимо, с целью определить мою социальную принадлежность, я же сообщала о себе только правду, голую и неприукрашенную.
Несмотря на первый всплеск восторга, Кьяра сразу же невзлюбила Каса Амарела. Как-то вечером после моего переезда она зашла меня проведать, осмотрела салон и произнесла:
— Как все это вульгарно! — После чего резко развернулась и ушла.
Густаво помолчал оскорбленно, потом отвел меня в сторону и спросил:
— Что это за ужасная женщина-хиппи?
Понятно, что их отношения после этого были натянутыми. Я раз-другой устраивала ужин, во время которого итальянка и бразилец сидели за столом вместе, однако разговор не клеился, и напряжение не проходило. Кьяра не могла смириться с «бестактной демонстрацией богатства», а Густаво были определенно не по душе ее буйные растрепанные волосы. Взаимная неприязнь заставляла обоих при встрече пускаться в крайности: Густаво в присутствии Кьяры позволял себе провокационно-снобистские высказывания, а Кьяра не оставалась в долгу и из-за отсутствия книг в доме в глаза назвала Густаво «писклявым лицемером». Кое-как мне удалось разрядить обстановку, заявив, что здесь, по крайней мере, никто и не принадлежит к пресловутому (и
Для такого общительного человека, как Густаво, я представляла интерес, как новая книга, да еще и на непонятном языке. Он был оптимистом и жизнелюбом с невероятно богатой фантазией, к тому же не обзавелся детьми, которые разочаровали бы его.
— Итак, дорогая моя, чем же вы занимаетесь в Рио?
— Я здесь просто проездом. Предполагала задержаться на месяц.
— Прелестно. Вам чай с лимоном?
— Нет, спасибо.
— Конечно да. Непременно. Англичане пьют именно так.
— О… Тогда, да, наверное.
— Итак, о вашей семье?
— У меня два брата, сестра и…
— Нет, я не о том. Ваша родословная.
— Ммм… Ну, вроде наполовину немка, наполовину англичанка, капелька шотландской крови. Мой отец работает… ну, типа в консалтинговой компании, но на самом-то деле он из фермеров.
— О! Владелец ранчо. Fasendeiro, как мы здесь их называем.
— Ну, не то чтобы ранчо, скорее ферма. Не таких масштабов, как здешние кофейные плантаторы…
— Дочь фазендейро… — перебивает он мечтательным тоном.
— Это не совсем, не вполне фазенда, я же говорю, просто небольшой участок…
— А где именно?
— Я из Австралии, но последние пять лет прожила в Англии.
— Так в вас течет кровь английских аристократов.
— Не совсем… австралийцев вообще-то не вполне можно назвать аристократами в вашем понимании, но…
— Но ваша-то семья происходит из поместного дворянства?
— Нет, не…
— Прошу вас, дитя мое. В оправданиях нет нужды.
Я замолкаю. У него округляются глаза.
— Ваша бабушка была английской баронессой, ведь так? — На его лице читаются испуг и напряженное ожидание.
— Да.
Только через неделю, обнаружив, что по бразильскому телевидению идет мыльная опера, или novella, — как раз про дочь фазендейро, сбежавшую из Рио, где ее пытались выдать замуж по расчету, — я до конца осознала, насколько богатой фантазией был наделен Густаво, решивший сделать из меня сериальную героиню во плоти. Он даже вознамерился подобрать альтернативного жениха для фантомной невесты, то есть для меня, среди своих знакомых знаменитостей — пока, как он выражался, «моя юность не потускнела».
В саду, где мы чистили ножичками свежие манго прямо с дерева и кормили Торре с ложечки нежным паштетом из утиной печенки, Густаво просвещал меня насчет тонкостей бразильской культуры. Ни в коем случае не выходите из себя; ни в коем случае не обсуждайте публично, если увидели кого-то с кем-то где-то (не считая супругов и родственников); ни под каким видом не сознавайтесь в неверности (зачем же будить спящую собаку?) и улыбайтесь, ради всего святого, дорогая. Никому в Бразилии не нравятся унылые девицы из Средневековья.
Временами мне и впрямь казалось, что я живу в мыльной опере (Густаво напоминал крестного отца, я тянула на героиню — наивную простушку, а Кьяра была злодейкой).
— Как вы, моя драгоценная? — спросил Густаво через пару недель после моего переезда, когда я проснулась наутро после ночи, проведенной в Лапе с Кьярой и ее ребятами-капоэйристами.
Он помогал уборщице Денизе приводить в порядок дом, а из проигрывателя неслась бразильская версия «Памяти» из мюзикла «Кошки». Любимой музыкой Густаво была опера, если же он все-таки опускался до музыкальных банальностей, то по строго ограниченному списку — мюзиклы Эндрю Ллойд Веббера, группа «Queen» и любой исполнитель композиции «Не могу жить (если это жизнь без тебя)».