Танки повернули на запад
Шрифт:
Бурда выслушивает однообразные доклады, смотрит на лыжников, на их покрытые инеем шапки, красные лица… А может быть, уже нет в живых многострадальных окруженцев? Последние сведения — чуть не месячной давности, кто-то выбрался тогда, что-то рассказал. Между тем любая лыжная разведка — это риск, в котором и он, Бурда, и солдаты отдают себе отчет.
На нетерпеливый ежевечерний вопрос Катукова: «Как там у тебя?» — Бурда отвечает сдержанно: «Ничего нового, товарищ пятнадцатый. Братьев-славян не обнаружил». — «Ничего?» — переспрашивает Катуков. «Ничего, —
Жизнь в лесном лагере входит в свою колею. Есть отличившиеся и есть обмороженные. Один боец уснул в ночном секрете. Утром поднялась тревога: немцы утащили! А он спал сном праведника, занесенный снегом. И проснулся, когда кто-то нечаянно наступил на него.
По рациям принимаются сводки Совинформбюро. Бойцы слушают об уничтожении сталинградской группировки противника: «А мы тут…»
Но вот промчались двое на лыжах. Мимо танков, мимо кухни. Не останавливаясь, к палатке командира:
— Товарищ подполковник, немцы!
Последние сутки лыжники следили за дорогой Оленине — Белый: проскочило несколько машин, утром протарахтел взвод закутанных по глаза мотоциклистов.
Но теперь разведчики докладывают о большой колонне — тридцать танков и на автомашинах до полка пехоты. Сейчас завтракают, пьют кофе, сваренный в эмалированных котлах ротных кухонь.
Можно, конечно, пропустить колонну. У Бурды своя задача, и ему нет причин ввязываться в бой. Но не чрезмерное ли осторожничание подсказывает такое решение?
Пехотный полк, усиленный танками, перебрасывается с передовой, отводится в тыл. Передислокация? А не брошен ли он на уничтожение наших затерявшихся в лесах товарищей? Не готовят ли гитлеровцы где-то каверзу?
На командном пункте корпуса мы с Катуковым только ночью узнали о бое и его результатах.
— Почему не доложил о принятом решении? Почему молчишь? — выспрашивает Катуков, нетерпеливо поигрывая пальцами по железной крышке рации.
— Мне, товарищ пятнадцатый, как я решение принял, все стало ясно. Пока бы наверх доложил, привел соображения, время ушло бы. А я уверен был: правильно действую. Теперь меня судить не за что, по-моему, все вышло, как надо.
— Кто ж тебя, мамкиного сына, судит, — смилостивился Катуков. — Докладывай дальше.
Удар по автоколонне был настолько внезапным, что немцы не успели отцепить и развернуть пушки. Танки, двигавшиеся в голове, ушли вперед, хвостовые подоспели уже к шапочному разбору: «тридцатьчетверки» Бурды утюжили дорогу.
Немецкие машины на высоких колесах с цепями летели в заснеженные кюветы и там замирали с треснувшими кузовами, с выбитыми стеклами, с переломанным каркасом для тентов…
От захваченного в плен тяжело раненного начальника штаба узнали, что колонна передислоцируется на центральный участок фронта, в Льгов. Попутная задача — добить окруженную группировку русских. На карте начальника штаба жирный эллипс: «Russischen Banden».
Через сутки полк Бурды вышел в район, где без малото тысяча наших солдат и командиров ждала либо помощи, либо гибели. Ни связи, ни продовольствия.
С чем сравнимо пережитое этими людьми?
Черные сухари, привезенные Бурдой, — для них вожделенная еда. Танкисты и десантники отказались от половины своего пайка в пользу окруженцев.
Больных, обмороженных и самых слабых положили на броню, на жалюзи танков. Десантники уступили свои места. Сами впряглись в волокуши. И необычное, растянувшееся на километры шествие двинулось к передовой.
Окруженцам, испытавшим больше того, что под силу вынести человеку, и сейчас почувствовавшим заботу о себе, невдомек, что едва ли не самое страшное — впереди.
За те дни, что Бурда провел во вражеском тылу, фронт уплотнился. Теперь уже ворота редки, а если и попадаются — не разгуляешься. Фланкирующие, косоприцельные огни перекрывают бреши.
Значит, предстоит прорыв с боем.
Но каково-то драться, когда у тебя на руках тысяча беспомощных, обессилевших людей? Да и вообще, что хорошего можно ждать от боя, если на хвосте противник и впереди противник? Тот, что впереди, правда, связан с фронта нашими частями, но из-за этого Бурде проще простого попасть под свой же артиллерийский огонь. А стоит нам ослабить нажим — гитлеровцы повернутся и зажмут отряд Бурды в тиски.
Чем ближе Бурда к передовой, тем определеннее — и для нас и для немцев место, где он будет прорываться. Это произойдет, теперь уже ясно, в полосе мотострелковой бригады Бабаджаняна.
Мы передвигаем командный пункт корпуса поближе к Бабаджаняну, в деревню Толкачи. Если верить карте, в Толкачах было двадцать пять дворов. Ныне — ни одного. Посреди поляны торчит колодезный журавль — все, что осталось от деревни, разобранной на блиндажи.
В этих блиндажах, в редколесье к югу от Толкачей, помещался прежде гитлеровский штаб, а теперь — наш. Гитлеровская офицерня устроилась не без комфорта: в просторных подземных комнатах — домашняя мебель, диваны, зеркала, добротные столы, даже прикроватные тумбочки и пианино. Все это — русское, из наших ограбленных городов. Единственная немецкая вещица, попавшаяся мне, замысловато выгнутая курительная трубка с никелированной крышечкой.
Сейчас у корпуса нет важнее задачи, чем обеспечить выход Бурды.
Штабники, после шалашей и машин обосновавшиеся в светлых блиндажах (в каждом два — три укрытых навесом окна), составляют графики взаимодействия, планируют сковывающие удары, разрабатывают таблицы огней, схемы развертывания питательных пунктов, пунктов медпомощи… Работы хватает и на день, и на ночь.
Примерно за сутки до прорыва Бурды мы с Катуковым перебираемся на командный пункт подполковника Бабаджаняна.
— Ты, Армо, совсем как обуглившаяся головешка стал, — приветствует Михаил Ефимович командира бригады.