Танковая атака

Воронин Андрей Николаевич

По бугристому от напластований краски, испещренному потеками ржавчины железу, высекая из него искры, с лязгом пробарабанила еще одна очередь. Глеб набрал полную грудь воздуха и прыгнул, постаравшись как можно сильнее оттолкнуться ногами. Человек он был сугубо сухопутный и опасность быть затянутым под бешено вращающиеся гребные винты «Стеллы» представлял себе, в основном, по прочитанным в детстве художественным книгам да просмотренным фильмам соответствующего содержания. Зато перспектива схлопотать пулю в затылок, пока будет, как пробка, болтаться в паре метров от борта, была ему знакома не понаслышке и представлялась вполне реальной. Потому-то он, потеряв пару драгоценных секунд, и избавился от спасательного жилета,

который во всем остальном мог оказаться весьма и весьма полезным.

Он вошел в воду по касательной, как торпеда, и отчаянно заработал всеми четырьмя конечностями, стараясь уйти как можно глубже и дальше до того, как по нему откроют огонь.

Глава 4

Из ведущего к реке переулка послышался хриплый рев мотора и лязг гусениц. Было десять утра, с подернутого прозрачным кружевом легких перистых облаков неба светило незлое сентябрьское солнце. Трава вдоль покосившихся дощатых заборов еще стойко зеленела, но в ней уже довольно густо желтели фальшивым золотом монетки опавшей листвы – липовая осенняя валюта, которой наступающая зима расплачивается с нами за украденное лето. Там, где над заборами частных домовладений нависали ветви деревьев, дорога была усеяна осыпавшимися яблоками. Над раздавленными плодами, источающими пьяный аромат гниения, роились мухи, которым щедрая мать-природа в этом году подарила пару дополнительных недель тепла.

Распугивая мух и с неслышным за стальным рокотом гусениц треском давя яблоки, из переулка показалась угловатая, серо-зеленая стальная туша. Увенчанный набалдашником дульного тормоза длинный ствол мотался вверх-вниз, когда танк тяжело переваливался с ухаба на ухаб, за кормой клубилось мутное облако перемешанной с дымом выхлопа пыли. Люк механика-водителя был открыт, из него торчала голова в танковом шлеме. Шлем был русский и даже, пожалуй, советский: порыжелый от старости матерчатый верх прозрачно намекал на то, что данный предмет гардероба присвоили и начали использовать в качестве мотоциклетного шлема задолго до того, как новая Россия обрела независимость. Если приглядеться, спереди на лбу еще можно было разобрать нанесенные белой краской по трафарету цифры – 326. Тот же номер свежо белел на броне командирской башни, и это смотрелось немного странно, потому что танк, в отличие от шлема механика-водителя, никогда не имел и не мог иметь отношения ни к советской, ни к российской армии.

Подъехав к перекрестку, «тигр» дисциплинированно остановился перед знаком «Уступи дорогу». Голова в порыжелом танковом шлеме завертелась из стороны в сторону, оценивая ситуацию; убедившись в том, что путь свободен, механик-водитель тронул тяжелую машину с места, развернулся на одной гусенице, и призрак давней войны бодро запылил по немощеной деревенской улице.

Как ни странно, его появление на центральной транспортной магистрали населенного пункта не вызвало среди местного населения ни малейшего ажиотажа. Напротив, немногочисленные встречные пешеходы приветствовали человека, чья голова торчала из люка, как старого знакомого, каждый на свой манер: кто махал рукой, кто вежливо приподнимал головной убор, а кто-то просто кивал. Механик-водитель отвечал на все эти приветствия одинаково: подносил к козырьку шлема правую ладонь, в небрежной манере находящегося вне строя старого служаки отдавая честь.

Водитель тарахтящего навстречу, густо забрызганного грязью и коровьим навозом трактора, поравнявшись с «тигром», весело бибикнул, и танкист привычно козырнул ему из люка. У него было прорезанное глубокими мимическими морщинами худое загорелое лицо с седой щеточкой аккуратно подстриженных усов и голубовато-серыми, будто выгоревшими на солнце, истинно арийскими глазами. В вырезе потрепанной камуфляжной куртки без знаков различия виднелся полосатый треугольник тельняшки, в зубах, грозя подпалить усы, дымился

окурок папиросы. Ненароком выскользнувший из-под одежды оловянный нательный крестик, слегка покачиваясь, мирно лежал поверх выгоревших полосок застиранной тельняшки, указывая на принадлежность своего владельца к православной конфессии. Танк, в отличие от механика-водителя, таким украшением похвастаться не мог: красная звезда смотрелась бы на башне «тигра» неуместно, и еще более неуместным показался бы здесь и сейчас нацистский крест.

За плавным поворотом деревенской улицы, неподалеку от неоштукатуренного кирпичного домика местной управы на пыльной травянистой обочине стояли три автомобиля: известная здесь каждой собаке серебристая «Волга» главы поселения Звонаревой, сине-белая полицейская «шестерка» и сильно запыленный джип, передняя часть которого от бампера до ветрового стекла была густо залеплена разбившейся мошкарой. На крыше внедорожника поблескивало в солнечных лучах синее ведерко проблескового маячка, в котором здесь, за полсотни верст от ближайшего асфальтового шоссе, не было никакой нужды. Загрязненный до почти полной невозможности разобрать буквы и цифры номерной знак многое мог рассказать сведущему в таких вопросах человеку, вызвав разумное желание держаться подальше от этой машины и ее хозяев. Среди местных жителей таких сведущих не было, но синее ведерко, даже если не обращать внимания на стоящие по соседству автомобили, само по себе говорило о многом.

Рядом с машинами топтались те, кто на них приехал – глава поселения Валентина Серафимовна Звонарева, участковый Лузгин, на чьих погонах тускло поблескивали местами облупившиеся до голого олова майорские звезды, и два сравнительно молодых гражданина в штатском, одетые вполне демократично, но при этом как-то так, что в них с первого взгляда можно было признать городских.

– Давно пора, – сердито и неприязненно поджимая густо подведенные перламутровой помадой губы, говорила Валентина Серафимовна. – Я сто раз предупреждала, что добром это безобразие не кончится, но вы же знаете, как это бывает у нас на Руси: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. И вот, пожалуйста, доигрались в демократию!

Участковый Лузгин, в огород которого один за другим падали тяжелые булыжники гневного административного красноречия, молча курил, хмуро глядя в сторону.

– Я предупреждала, – раздражаясь еще больше из-за отсутствия сопротивления, взвинчивая себя звуками собственного голоса, воинственно продолжала госпожа Звонарева, – я говорила, что нельзя позволять сумасшедшему с антисоциальными наклонностями разъезжать повсюду на этом… на этом чудовище! Это ведь уже не первый случай. Вы вспомните, как он едва не сровнял с землей здание управы!

– Так уж и сровнял, – проворчал Лузгин, заметивший, хоть и стоял спиной, как разом насторожились при упоминании об управе молодые люди в штатском. – Просто подъехал и постоял полчасика у крыльца. Между прочим, понять его можно, да и свои пятнадцать суток он давно отсидел.

– Пятнадцать суток! – возмущенно воскликнула Звонарева. – Да по нему психбольница плачет! Причем пожизненно.

– Врачи так не считают, – возразил Лузгин. – Водительские права у него в порядке, медицинская справка свежая, а ее без подписи психиатра не выдают.

– И потом, он разбивает дороги, – оставив в стороне вопрос о психическом здоровье обсуждаемого субъекта, добавила Валентина Серафимовна.

– Он же их и ремонтирует, – напомнил участковый.

– Это как? – заинтересовался один из людей в штатском.

– Да очень просто, – сказал майор. – Навешивает нож от бульдозера – да это ведь, если разобраться, бульдозер и есть, – и пошел скрести! Зимой снег чистит, летом ямы да ухабы заравнивает… Вместо грейдера, короче. Если б не он, вы б до нас на своем джипе вряд ли доехали – загорали бы сейчас верстах в тридцати отсюда, думали, где трактор искать.