Танковая бойня под Прохоровкой. Эсэсовцы в огне
Шрифт:
– Но если я хочу пить… – Эрнст вытер горлышко фляги своей грязной лапой, тщательно завернул крышку и снова повесил флягу на свою сухарную сумку.
Впереди Ханс крикнул, чтобы подтянулись.
– Теперь поспешим!
Они бежали в ногу, и Блондин заметил, как Эрнст ставит свои запыленные сапоги – параллельно. Про себя он рассмеялся: это была мудрая манера ходьбы – никогда не ставить ноги мысками наружу! Хотя это выглядело элегантно и было хорошо для Курфюрстендамм, но требовало дополнительных усилий, потому что тело при этом легко теряло равновесие. «Параллельно, – объяснял он каждому, кто не хотел его слушать, – ты должен ставить свои ступни параллельно, и у тебя не будет ни мозолей, ни потертостей! Как у индейцев!» Как будто они были лучшими ходоками, чем прусские солдаты.
– Вон там, Цыпленок, – Эрнст показал направо и вперед. – Посмотри, какой тут салат намешали.
Блондин заметил дымящие остовы танков Т-34. Он насчитал их больше дюжины.
– Кто их столько наколотил?
– А за ними еще стоят грузовики и противотанковые пушки.
– Их что, наши танки?..
– Нет, Цыпленок, это, должно быть, «штуки». Когда наши прорвались, русские начали подводить резервы, а те хотели ударить нашим во фланг.
– Хотели!
– Да, когда я снова буду в Берлине и встречу солдат Германа в шарфиках, обязательно их поприветствую.
Блондин рассмеялся. Пошел шире и догнал бежавшего перед ним Петера. Тот сдвинул каску далеко на затылок, на шее у него висела пулеметная лента, пулемет – наискось на плече, лицо его было напряжено и перекошено.
– Закурим по одной, Петер?
Ответа не последовало. Блондин снова достал пачку сигарет и постучал по ее ребру указательным пальцем.
– Ты видел танки?
Он искоса посмотрел на соседа.
– Эрнст думает, что это были уже резервы. Они должны были ударить «Тиграм» во фланг.
Впереди опять загремели танковые пушки.
– Хорошее дело там, впереди, заварилось. Но теперь – успеется.
– Все равно – дерьмо, – проворчал Петер сквозь зубы.
– Ты что? Мы же прорвались! Сейчас иван побежит!
– А мне пофигу. – Лицо Петера было словно серая маска. Желваки перекатывались, пальцы побелели, настолько крепко он сжал пулемет. «Бедняга, – подумал Блондин, – так ему смерть Вальтера ударила по нервам».
– Это ты из-за Вальтера?
Ответа не последовало.
– Ты думаешь, тебе одному так? Я тоже видел, как Вальтер упал. И выл от бешенства. Но чем это поможет?
– Ничем! – это прозвучало, словно скрип зубов. – Пуля в голову, и все прошло! А за что? Можешь ты мне сказать, за что?
Блондин тупо потряс головой. Через некоторое время он сказал:
– За что – всегда один и тот же вопрос, Петер. А ответ, если он вообще существует, ты так же не знаешь, как и я. За что? Всё слова. Мы топали, ехали, жрали, стреляли, и пока мы этим занимаемся, будем спрашивать. И будем спрашивать до тех пор, пока не надо уже будет топать, ехать и стрелять. – Он сплюнул и снова взялся за пачку сигарет.
– Я часто болтал с Вальтером в караулке Имперской канцелярии, и мы часами с ним дискутировали, в то время как другие спали или писали письма. Вальтер учился в Национально-политической академии. Он был полон идеалов. Ты это лучше всех должен знать, ты же тоже был в таком же хозяйстве. Вопросы «За что?» и «Почему?» были тогда для Вальтера самыми дурацкими. Позднее, после Харькова, мы сидели в одной комнате, и тогда он мне сказал приблизительно следующее: «Ты действительно видишь еще какой-то смысл в происходящем? Действительно ли ты прочно убежден в том, что все это необходимо?» Когда я удивленно спросил, что это за глупые вопросы, он очень серьезно посмотрел на меня, и тут я понял, что это не обычное занудство, а что он действительно спрашивал. Ты понимаешь, что я подразумеваю? Тогда я сказал ему, что до сих пор, по моему мнению, любая война в истории человечества была глупостью, почему наша должна быть исключением? А так как никто не может от нее уберечь человечество, то лучшие были те, кто войну выигрывал.
– Так считает Эрнст.
– Да. Умные принимают решение, а масса его выполняет или должна выполнять. С удовольствием или без него. Инстинкт самосохранения не оставляет никакой альтернативы. Так это у нас, так это было и так будет, пока человечество существует по библейскому завету: «Око – за око, зуб – за зуб!» Каждая армия за что-то воюет. За Отечество! За свободу! За права человека! А что из этого получается, так это – убитые. Миллионы убитых. С Вальтером я больше никогда не говорил об этих вещах, и тем более с Эрнстом. Он, не знаю, как это ему удалось, так и не усвоил политических лозунгов и романтических идеалов ни в школе, ни у пимпфов, ни в «Гитлерюгенде», ни в «ЛАГе». Он – реалист.
– Странный, неангажированный характер. – Черты лица у Петера слегка просветлели. – У тебя сейчас сигареты не найдется? С одной стороны – он воплощение солдата, скорее даже ландскнехта, – я имею в виду Эрнста. Поесть, поспать, провернуть делишки. Для этого у него диалект и спокойствие. Просто показательные! И вместе с ним – другой Эрнст, говорящий на литературном немецком, когда, как ты говоришь, он философствует и при этом выбирает такие слова, которые подходят к Эрнсту-солдату, как горчица к пралине.
– Точно! И он видит это так: проблема войны – не Англия или Америка. Проблема – иван! На самом деле нет никакого сомнения в том, что хочет мировой коммунизм, так же, как и в том, чего хотим мы, национал-социализм! Книги надо читать! И Эрнст это делал, хотя это совсем непросто. Я прочел «Майн кампф» целиком, хотя учителя рекомендовали только отрывки из нее. Я также пытался познакомиться с трудами Маркса, и из Ленина мне кое-что известно. Как говорится, я пытался, однако я не все понял. Слишком теоретически, слишком высоко. Но практика, практика в этой благословенной стране коммунизма дает больше ясности, чем целый год школьного обучения.
– Это Эрнст сказал?
– Нет, я. Ну да, про Эрнста. Он считает так же. Я всегда удивляюсь, что он прочитал и понял еще больше. Но это его причуда!
– По нему не видно.
– Нет, не видно, – улыбнулся Блондин. – Это замечаешь только тогда, когда с ним заговоришь. Вы в Национально-политической академии никогда о таких вещах не говорили?
– Естественно, только этого не мог дать нам ни один преподаватель. К сожалению, практика выглядит иначе.
– Именно об этом я и думаю, Петер, – практика здесь. Боже мой, чего на самом деле достигли иваны? Они ведь такие же грязные, как и при царе. Я подразумеваю широкие массы, народ. Посмотри на нашего крестьянина и сравни. Или на рабочего, на учителя или на еще кого-нибудь. Серп и молот, ими в полном смысле слова создают они свои революционные идеалы человечности. Как дадут молотом по балде, и ты почувствуешь, а если нет, то катятся головы, и для этого прекрасным символом является серп. Удовольствие – в сторону, Петер, если то, что мы здесь ежедневно видим и переживаем, является всем достижением коммунизма, то упаси боже всех остальных людей и все другие народы от такого счастья.