«Танковая дубина» Сталина
Шрифт:
М. Солонин сообщает интересную информацию о 8-м мехкорпусе Киевского Особого военного округа под командованием генерал-лейтенанта Д.И. Рябышева. Когда настала пора объяснять не особенно впечатляющие результаты действий вверенного ему соединения, генерал в одном из отчетов вполне справедливо напомнил вышестоящим начальникам, что, следуя их «ценным указаниям», мехкорпус в течение четырех суток — с 22 по 26 июня — совершал серию форсированных маршей по достаточно путаному маршруту. «Во время марша продолжительностью почти 500 км, — пишет он, — корпус потерял до половины танков устаревших конструкций» («22 июня. Анатомия катастрофы», с. 250). При этом надо учитывать, что «потерял» в принципе не означало «потерял навсегда». Если бы территория, по которой бестолково метались огромные механизированные колонны корпуса, осталась в руках Красной Армии, всю эту отставшую технику впоследствии починили бы подоспевшие ремонтные службы. Большинство танков вернули бы в строй, часть отправили бы на заводской капремонт, а какое-то количество — совсем уж старые — ожидало списание. М. Солонин подчеркивает, что, несмотря на эти путешествия по плохим дорогам в обстановке полного хаоса и непрерывного воздействия авиации противника, даже после первых боев в корпусе оставалось в наличии 83 % от первоначального количества новейших боевых машин — Т-34 и КВ (там же, с. 251). По моему мнению, это еще не самый худший результат.
Еще один пример — 20-я танковая дивизия под командованием легендарного М.Е. Катукова. Она, напомню, входила в состав 9-го мехкорпуса не менее знаменитого К.К. Рокоссовского. Танками этот корпус, находившийся в резерве Юго-Западного фронта, был укомплектован лишь на треть (300 машин), поступление новой техники, по словам Катукова, ожидалось в июле. Пока же к началу войны его дивизия располагала 30 танками БТ-5 и БТ-7, а также шестью Т-26 (сам Катуков говорит о 33 БТ-2 и БТ-5). Так или иначе, в распоряжении полковника (вернее, его зама: сам Катуков в начале войны лежал в госпитале) имелась фактически не танковая дивизия, а батальон «заезженных» БТ ранних выпусков (1932–1935 годы), «разбавленный» не менее изношенными Т-26. Он их так и называет — «учебные». Рокоссовский вполне справедливо жалуется, что более новых танков БТ-7 в его корпусе было относительно мало: это подтверждает и Приложение № 3. Таким образом, в распоряжении Катукова были машины, которые имели самый что ни на есть «ограниченный моторесурс» — 20–40 моточасов. Это подтверждает и начальник Катукова — К.К. Рокоссовский: «Учебная техника была на износе, моторы доживали свой срок. Пришлось мне ограничить использование танков для учебных целей из опасения, что мы, танкисты, окажемся на войне без каких бы то ни было танков» («Солдатский долг», с. 9). Интересно отметить, что расход моторесурса прославленный полководец ограничил еще до начала войны, зная, что новая техника поступит в июле. Это говорит о том, что недоукомплектованный 9-й мехкорпус готовился к участию в войне до получения новой техники, то есть в конце июня — начале июля. Но вернемся к теме «ограниченного моторесурса» бронетехники 20-й танковой дивизии. Несмотря на изношенность, из парка в тылу округа (район Шепетовки) 22 июня выступили все (100 %) танки БТ и Т-26. Катуков ничего не пишет об обстоятельствах этого 200-км марш-броска, однако можно предположить, что его танкистам (и танкам) пришлось нелегко. Представьте сами: в страшную жару и под воздействием немецкой авиации идти по пыльным дорогам навстречу потоку беженцев. Тем не менее уже 24 июня все его танки оказались в районе Луцка, где в составе недоукомплектованного 9-го мехкорпуса приняли активное участие в боях с 13-й и 14-й танковыми, 299-й пехотной и 25-й моторизованной дивизиями 1-й танковой группы немцев. Если верить самому Михаилу Ефремовичу, «в первом неравном бою» под Клеванью 20-я танковая дивизия потеряла «все 33 наши учебные «бэтушки» («На острие главного удара», с. 13). Мало того, танки с восстановленными движками «Либерти», почти полностью отработавшими свой ресурс, сумели не только в полном составе добраться до поля боя — они еще и нанесли немцам немалый урон. Сам Катуков говорит, что «за каждый наш танк немцам пришлось заплатить по нескольку танков». По немецким данным, их потери были несколько меньшими, но тем не менее весьма ощутимыми. Е. Дриг сообщает, что, скажем, 2-й батальон 35-го полка 25-й моторизованной дивизии Вермахта потерял в боях с танкистами Катукова только убитыми 153 человека. По тем временам потери для немцев просто огромные. Все эти сведения я еще раз привел для того, чтобы проиллюстрировать один простой факт: даже недоукомплектованность (в наличии имелось 10 % штатной техники) и низкий моторесурс танков, произведенных в 1932–1935 годах, не помешали 20-й танковой дивизии вполне результативно участвовать в боевых действиях.
Если же вернуться к 8-му мехкорпусу Рябышева с его 50 % танков старых моделей и 83 % новых машин, доехавших до поля боя после 500-км марша, то лично я совсем не уверен, что после прохождения эквивалентного расстояния по дорогам СССР таким же показателем исправных машин могли похвалиться германские механизированные соединения. К сожалению, никто из «серьезных» танковых историков пока не изучил эту сторону немецкого «блицкрига» лета 1941 года. Вместе с тем ранее я уже приводил ряд высказываний германских мемуаристов, из которых все же можно понять: далеко не все у них шло так гладко, как может показаться после прочтения работ некоторых современных российских историков. Напомню, что 4 июля 1941 года (на 13-й день войны) начальник немецкого Генштаба Ф. Гальдер сделал следующую дневниковую запись: «Танковая группа Гота своим северным флангом вышла к Западной Двине в районе Дриссы и встретила здесь упорное сопротивление противника. Дороги труднопроходимы. Большое количество машин вышло из строя в результате аварий. Штаб танковой группы Гота доложил, что в строю осталось лишь 50 % штатного количества боевых машин» (том 3, книга 1, с. 83). А ведь танки Гота, в отличие от оставшихся на дорогах машин Рябышева, вовремя чинились и возвращались в строй…
Я уже писал о боях в Нормандии летом 1944 года. Британский историк Роберт Кершоу, в частности, сообщает, что Учебная танковая дивизия Вермахта, совершая форсированный марш протяженностью 120–200 км в район высадки союзных войск 6–8 июня 1944 года, потеряла 10 % всей своей техники: 5 танков, 84 бронетранспортера и 90 автомобилей («Tank men», с. 342). Не исключаю, что если бы дивизии Lehr пришлось путешествовать не двое суток, а четверо (как мехкорпусу Рябышева летом 1941 года), да по советским дорогам, да не имея возможности чинить поломавшуюся технику, то указанный процент вырос бы как минимум вдвое. А ведь германским танкам и бронетранспортерам было не по 7–8 лет, как советским Т-26 и БТ-5 Катукова, и бывшие самолетные движки на них не ставили… Думаю, что мое предположение вполне обоснованно. Напомню, что, по словам командующего 7-й армией генерала Хауссера, до 40 % германской бронетехники во время боев в Нормандии вышло из строя из-за различных поломок. Из них 20–30 % — еще на марше («Armored Thunderbolt», с. 241). Кстати, далеко не вся эта техника приходилась на известные своей ненадежностью «пантеры»… Как утверждали в своих отчетах англичане, изучившие брошенные немцами боевые машины, общая нехватка «панцеров» в частях Вермахта на Западном фронте была обусловлена не столько боевыми потерями, сколько механическими поломками. Причиной же последних зачастую являлось «плохое вождение» (там же). Британский офицер выразился по этому поводу следующим образом: «Немцы часто относятся к своим танкам с идиотской грубостью» («rather brutal stupidity»).
После неудавшихся попыток спихнуть союзников обратно в Атлантику и удержать Францию Вермахту пришлось отступать. Кершоу приводит данные из отчета о боевых действиях 21-й американской армии. Ее офицеры взяли на себя труд исследовать оказавшиеся в их руках 667 немецких танков, самоходок и бронетранспортеров, оставленных вокруг Фалеза (Falaise). Оказалось, что лишь 4,6 % были повреждены истребителями-бомбардировщиками ВВС США и Великобритании. Из-за отсутствия топлива 40 % бронетехники было взорвано экипажами, а 31 % машин немцы вообще побросали нетронутыми. Из 6656 потерянных Вермахтом в том районе автомобилей почти 28 % было уничтожено авиацией союзников, а 37 % — опять же брошено нетронутыми («Tank men», с. 369). Хочу подчеркнуть, что речь шла не о беспорядочном бегстве, а о более или менее организованном отходе.
Приведу любопытную информацию из донесения политотдела Юго-Западного фронта в Москву от 8 июля 1941 года. Помимо прочего, в нем сообщается о потерях танков КВ в 41 — й танковой дивизии (22-й мехкорпус С.М. Кондрусева): из 31 танка на 6.07.1941 осталось 9 единиц. Выведено из строя огнем противника 5 штук (16 %), подорвано экипажами — 12 (39 %), отправлено в ремонт — 5 (16 %). Ничего вам эти проценты не напоминают?.. Предлагаю еще раз взглянуть на то, что сообщалось выше по поводу немецких потерь во Франции. При этом в политдонесении утверждается: «В бою танк КВ показал исключительно высокие качества. Средняя противотанковая артиллерия противника не пробивала его брони» («Канун и начало войны», с. 400).
Как неоднократно подчеркивалось выше, «все познается в сравнении». Вот, скажем, быль о приключениях одного из самых заслуженных немецких танковых командиров — полковника фон Оппельн-Брониковского. В конце сентября 1942 года — после награждения за бои под Брянском и отпуска, проведенного в Фатерлянде — его назначили командиром 204-го танкового полка 22-й танковой дивизии, находившейся к тому времени между Доном и Донцом. Отвлекусь на секунду, чтобы поведать о боевом пути 22-й танковой до этого момента. Фон Манштейн деликатно сетует, что в марте того же года, когда «вновь сформированная» дивизия находилась в его подчинении в Крыму, ее «наступление оказалось неудачным» и она смогла нанести по противнику лишь «моральный удар» («Утерянные победы», с. 206). Бывший командир 22-й пехотной бригады полковник Родт сообщил фон Оппельну подробности этого «морального удара»: «Некоторые танки заблудились, и, когда туман рассеялся, они оказались под сильным огнем противотанковых и полевых орудий. Танки были вынуждены повернуть назад, за ними отступили гренадеры; в итоге возникла сложная ситуация, грозившая перерасти в панику» (Франц Куровски «Немецкие танковые асы», с. 323). В переводе с «немецко-генеральского» наречия «сложная ситуация» означает, что в первом же бою с Красной Армией 22-й танковой дивизии Вермахта «хорошо наваляли». Она потеряла 35 танков из 142 имевшихся (8 были брошены вполне исправными и были впоследствии использованы советскими войсками) и обратилась в бегство. После этого дивизию «отвели на пополнение». К сентябрю все ее командование сняли с должностей (кроме уже упомянутого Родта, которого назначили командиром дивизии). Так вот: фон Оппельн прибыл «на усиление» — чтобы «вернуть репутацию» этому славному формированию Панцерваффе. Послушаем, как это удалось сделать…
К моменту появления боевого полковника в 204-м полку имелось 104 танка: 42 Pz.IV и 62 Pz.38(t) — тех самых «неломающихся» чешских машин. «Момент истины» для полка наступил вечером 10 ноября 1942 года, когда 22-й танковой дивизии был отдан приказ совершить 250-км марш в район Калача, чтобы срочно помочь румынам, чья 3-я армия оказалась на острие удара наступающих советских войск. Начнем с того, что после объявления тревоги из-за 20-градусного мороза удалось завести лишь 39 машин из 104. «Оппельн выругался», — кратко сообщает его биограф. Но это было только начало. Далее немецкие танки начали самопроизвольно взрываться. Лишь после потери четырех машин выяснилось, что в саботаже виноваты русские мыши. Оказалось, что за два месяца полк фон Оппельна ни разу не удосужился прогреть моторы своих танков. В итоге зловредные «животные сжевали изоляцию», отчего при включении зажигания происходили замыкания и соответственно взрывы. Получается, что сталинские грызуны-саботажники сделали небоеспособным целый германский танковый полк (и соответственно 22-ю дивизию): результат, которому могли бы позавидовать и партизаны Ковпака!
Убедительная просьба фон Оппельна к начальству отсрочить выход в поход была твердо отклонена: ему сообщили, что «у румын трудности» (в переводе с «немецко-генеральского» это, по-видимому, означало: «бросив все, румыны стремительно перемещались в сторону Румынии»). Делать было нечего: исправные танки двинулись. Это, сочувствует биограф фон Оппельна, было начало ночного марша, который станет кошмаром для танкистов. Без прослойки снега танки скользили как сумасшедшие на обледеневшей дороге. То один, то другой танк застревал, и их приходилось вытаскивать. Затем один танк взорвался. Он тоже стал жертвой мышей (лично я не могу читать это без смеха. — Прим. авт.). Но не только танки страдали на этом пути. Колесные машины испытывали еще большие проблемы из-за холода и ледяной дороги» (там же). В общем, к концу суточного 250-км марша в распоряжении фон Оппельна из 104 танков осталась 31 машина — ровно 30 %. Заметим, что советская авиация немцев никак не беспокоила. При этом 5 % потерь пришлось на грызунов: советские мышата оказались эффективнее ударной авиации союзников в Нормандии (4,6 %). Вот и сравните, уважаемый читатель, оставшиеся в строю после 250-км марша 30 % танков германской 22-й танковой дивизии с показателем в 50 % «изношенных старых танков» и 83 % новых Т-34 и КВ 8-го мехкорпуса Рябышева, переживших 500-км марш по жаре и пыли в июне 1941 года…
Не удержусь и поведаю о том, как проходил неизбежно последовавший за этим эпизодом «разбор полетов». В Главнокомандовании Сухопутных войск Вермахта не поверили «мышиной истории» и решили, что полковник сошел с ума. Для проверки через два дня прибыл майор Бурр. Старый товарищ фон Оппельна обрадовал его, поведав, что мыши погрызли проводку не только в танках 204-го полка: жертвы грызунов в большом количестве наблюдались и на аэродроме в Смоленске, где делал промежуточную посадку его самолет. По-видимому, фон Оппельн недаром второй год воевал в России. С облегчением переведя дух («Оправдан! Виноват генерал Мышь»!), полковник предложил приятелю: «Тогда давай выпьем» («Немецкие танковые асы», с. 331). Тот, судя по всему, отказываться не стал. К моему удивлению, фон Оппельна за эту историю не отдали под суд за халатность и не расстреляли (что было бы вполне ожидаемым и абсолютно заслуженным наказанием в Красной Армии). Отделался он чрезвычайно легко: ему дали прозвище «Мышиный король». Добавлю, что за «кошмарными» маршами последовал и первый бой с танками Т-34 — теми самыми «сормовскими уродами» с «жалким моторесурсом» (который, к слову, не помешал советским войскам успешно завершить окружение 6-й армии под Сталинградом и отбить попытки Манштейна деблокировать ее). Быстро выяснилось, что 37-мм пушки Pz.38(t) были по-прежнему не способны пробить броню «небоеспособных» советских танков, и полк фон Оппельна потерял еще 11 машин: от имевшихся в 22-й танковой дивизии на момент объявления тревоги из 104 танков осталось 20. Из этого можно сделать вывод: пушки советских «уродов» все же стреляли и иногда даже во что-то попадали. Положение в тот раз спасли лишь германские самоходки — «истребители танков».