Таня Гроттер и трон Древнира
Шрифт:
Спящий Красавец вновь лежал в хрустальном гробу и, закинув руки за голову, самозабвенно нахрапывал «Героическую симфонию». Девочке осталось только поправить крышку гроба, чтобы его храп не разносился по всему Тибидохсу.
«Кого же я видела там в коридоре? Он это был или не он? И если он, то где то, что он тащил?» – подумала Таня.
Внезапно она поняла, что ничего не скажет Тарараху. Питекантроп так верил, что она справится, так просил ее, а она подвела. Нет, лучше, если Тарарах ничего не узнает. К тому же Готфрид Бульонский уже на месте – в целости и нецелованности. В обморок падать как будто
Успокоившись, Таня вновь присела у огня. Спать больше не хотелось. За окном у Башни перекликались сторожевые циклопы. Приближалось утро.
Глава 3
МНОГОЭТАЖКА НА БРОЙЛЕРНЫХ ОКОРОЧКАХ И ПОЛОСА ПРЕПЯТСТВИЙ
Ближе к полудню вся школа волшебства собралась на главном драконбольном поле. Правда, для гонок на избушках его пришлось слегка переоборудовать. Магический защитный купол был снят, а на песчаной арене размечены дорожки.
Вокруг поля стояли циклопы, которых Поклеп нагнал следить за порядком. Циклопы позевывали и, опираясь на дубины, тревожно косились на Усыню, Горыню и Дубыню. Дубыня выглядел молодцом, хотя нос у него и сместился несколько на сторону, а вместо одного из передних зубов появился хорошо вентилируемый просвет.
На трибунах почти не было свободных мест, разве что на самом верху, откуда, кроме облаков, из которых то и дело выглядывали шаловливые купидончики, пробравшиеся на матч без билетов, все равно ничего увидеть было нельзя. Между рядами витали прозрачные силуэты привидений.
Поручик Ржевский раскланивался со знакомыми, половина из которых пытались запустить в него Дрыгусом-брыгусом.
Безглазый Ужас, прикативший на гонки в Инвалидной Коляске, угощал всех желающих конфетками, на которых были изображены череп и скрещенные кости. У Недолеченной Дамы на шее висела колонковая муфта, выглядевшая так, словно из нее выщипали уже три десятка кисточек, а челюсть была подвязана полотенцем.
– Зубы болят! – жаловалась она всем.
И горе тому, кто спрашивал «где?».
– ВОТ! – отвечала Дама, с явным удовольствием извлекая свою челюсть из муфты.
Сострадательный зритель невольно кривился, а Дама, заметив это, принималась колотить его призрачным зонтиком и визжать:
– Нет, вы видели этого сухаря! Хам! И подержать не хочет!
Таня и Ванька Валялкин сидели на первом ряду недалеко от судейской скамьи. Баб-Ягуна, который больше всех суетился с перетяжками, с ними не было. Сарданапал спохватился, что у гонок нет комментатора, и пересадил Ягуна на комментаторскую вышку, чем-то похожую на вышку волейбольного судьи. С нее Ягуну было видно куда как лучше, правда, приходилось тарахтеть без умолку. Но с этим-то он справлялся.
Сидевшая рядом Гробыня, бесцеремонно занявшая место Ягуна и вертевшая головой по сторонам, толкнула Таню локтем.
– Гроттерша, смотри! Тридцать три богатыря! Вот бы кого охмурить, а?
– Тебе надо – ты и охмуряй! – буркнула Таня.
Она недоверчиво оглянулась на трибуну, на которой, в чешуе златой горя и изучая афишки с расписанием забегов, восседали красавцы молодые, великаны удалые. Несмотря на то что ей часто приходилось о них слышать, видела она их впервые.
– А почему они одни? Где дядька Черномор? – спросила Таня.
Гробыня
Спохватившаяся Таня прикусила язычок. Это ж надо было так сесть в лужу, да еще перед кем!
– Дорогие зрители! С вами снова я, всеми любимый и многих раздражающий Баб-Ягун. Обычно вы можете любоваться мной на поле, когда я отважно вхожу в штопор на ревущем пылесосе. Но это на драконбольных матчах. Сейчас же я, мудрый и отважный, как античный бог, нахожусь на комментаторской вышке! О! Вот я уже вижу на пятом ряду трогательно кислое, некрасивое лицо моего лучшего друга Демьяна Горьянова! – рубиново пунцовея ушами, начал Баб-Ягун.
– Чтоб ты треснул! Античный бог! – зеленея от злости, фыркнул Демьян Горьянов.
Защитная жилетка Баб-Ягуна затрещала, успешно отразив сглаз.
– Передо мной на стартовой полосе толпятся избушки. На каждой стараниями Поклепа Поклепыча натянута полотняная полоска с ее номером – от 1 до 13. Разумеется, это очень мудрое, я бы даже сказал, прозорливое решение тибидохского завуча. Вдруг бы мы с вами перепутали чукотский чум с Многоэтажкой или украинской хатой? – съехидничал Ягун.
Жилетка снова затрещала – громко и истерично, как зудильник. На этот раз ей пришлось справляться с куда более сильным сглазом. Ягге строго округлила глаза и погрозила внуку кулаком. Поклеп Поклепыч недовольно потер переносицу и отвернулся.
Баб-Ягун, как многие великие ораторы, порой забывавший, о чем он только что говорил, посмотрел на ладонь, радуясь, что подстраховался шпаргалкой.
– Избушки на Курьих Ножках – очень редкий мифологический вид, относящийся к роду зооморфных бесфундаментных строений. Новая избушка может вылупиться не чаще, чем раз в сто лет. В лесной полосе России – а больше нигде они не обитают – их осталось так мало, что они давно занесены в Охранную книгу. Именно поэтому, привлекая внимание к этому уникальному виду, в Тибидохсе и решили проводить ежегодные смотры.
– Не занудствуй, Ягун! Я прямо обрыдалась от умиления! Ути-пути, бедненькие домики! Чтоб они тебе на язык наступили! – с места крикнула Гробыня Склепова.
Ягун испытал сильное желание запустить в нее боевой искрой.
– Я своей бабусе верю. Она говорит, что Избушка на Курьих Ножках не просто маленький деревянный дом с печью. Это еще и друг. Настоящий друг на столетия. Когда у нас избушку угнали, Ягге едва не умерла от огорчения. Ясно тебе?
– Ясно. Кое-кто был ходячим пылесосом, а стал заядлым избятником. Не сегодня-завтра заведет инкубатор и наплодит полный Буян пинающихся домиков, – вновь крикнула Гробыня.
Гуня Гломов и Демьян Горьянов противно заржали.
Баб-Ягун сообразил, что переругиваться на весь стадион не имеет смысла, и быстро сменил тему.
– Первые международные гонки на избушках состоят из трех этапов. Начальный этап – ориентирование на местности, второй – джигитовка, третий – полоса препятствий. Победитель выявляется по сумме баллов по результатам всех этапов, – объявил он.
Шурасик так поспешно принялся строчить в блокнотике, что затупил карандашик. Остальные девять тысяч девятьсот девяносто девять зрителей записывать не стали, а доверились памяти.