Тарантул (худ. А. В. Яркин)
Шрифт:
– За ответом? – переспросила она. – Не-ет… По-моему, он ничего не говорил. Он только просил передать письмо папе. И больше ничего. А разве нужен был ответ?
– Дело не в этом. Один мой знакомый был командирован в Ленинград, и я с ним отправил письмо, – пояснил Мальцев. – Но я никак не могу его разыскать.
– Так он, наверно, уехал обратно?
– Нет. Мы должны были здесь встретиться.
– А он знал, что вы у нас остановитесь?
– Да. Я ему говорил.
– Тогда он вас найдет, Григорий Петрович, –
– Меня беспокоит… Не случилось ли что-нибудь с ним?
В глазах у Лены мелькнула догадка и появилось выражение испуга, жалости и сочувствия.
– Ой! А что, если он ранен, Григорий Петрович? – сказала она. – Смотрите, какие все время обстрелы.
– Я тоже об этом думаю…
– Так вы поищите в больницах или в госпиталях. Хотите, я вам помогу? Надо в больницу Эрисмана* сходить, потом есть Веры Слуцкой* на Васильевском острове, потом имени Куйбышева*. А потом… больше я не знаю. А госпитали во многих школах.
– Может быть, может быть… – задумчиво произнес Мальцев. – Просто не понимаю, куда он исчез. Но искать его не стоит, Алечка. Если он остался жив, то найдется сам, а если погиб… Ну что ж… Мы же все равно ничем помочь ему не можем.
К обеду вернулся Миша. После похорон своего друга он сильно изменился. Всегда был необычно серьезен и малоразговорчив. Григорий Петрович это видел, но до сих пор почему-то не расспрашивал. И очень кстати. Миша чувствовал, что Мальцев косвенно виновен в смерти Васи, возненавидел его всей душой и боялся нечаянно выдать себя. Дверь открыла Лена.
– Он дома? – тихо спросил Миша, но вместо нее ответил появившийся в прихожей Мальцев.
– Дома, дома… Я вижу, друзья мои, что становлюсь вам в тягость.
– Да нет… Не в этом дело. Какая еще тягость! Мы же встречаемся только по вечерам, – сказал Миша, раздеваясь. – Папа скоро приедет.
– Он скоро приедет, а мне, кажется, пора сматывать удочки. Боюсь, что мы с ним разминемся…
Миша понимал, что Мальцев говорит это просто так, для красного словца, и никуда он не собирается, но Лена приняла всерьез.
– Неужели вы так и не дождетесь папу? Он будет очень огорчен. Не уезжайте, Григорий Петрович!.. – почти умоляюще сказала она.
– Я и без того загостился. Дел у меня здесь больше нет, в осажденном Ленинграде побывал. Это мне пригодится для будущих воспоминаний. Для истории… Да! Чуть не забыл, – спохватился Мальцев и достал из кармана бумажник. – Получил я литерную карточку* из нашего ведомства и хотел вас угостить. Вот мы и сделаем это сегодня. Схожу сейчас в магазин, получу что-нибудь такое… приятное для желудка, и пообедаем на славу. Говорят, что можно даже праздничное вино получить. Коля, вы со мной рюмочку внутрь опрокинете?
– Смотря по тому, за что. За скорую победу?
– Ну что ж, можно и за победу.
С этими словами Мальцев оделся и вышел. Лена закрыла за ним вторую дверь и
– Ну, что же ты стоишь?
– А что делать?
– Надо позвонить дяде Ване.
– Зачем?
– Как зачем? А если он уедет?
– Да никуда он не денется. Болтает языком.
– А литерная карточка?
– Вот это я упустил, – подумав, согласился Миша. – Насчет литерной карточки надо позвонить. Наверно, купил где-нибудь…
Стол в гостиной был уже накрыт для обеда. Каждый раз, когда Миша видел аккуратно расставленные тарелки и тарелочки, прибор и стеклянные подставки для него, чистую скатерть и салфеточки, солонку, разливательную ложку, он удивлялся. Зачем Лена это делает и как ей не надоедает каждый раз мыть посуду, прятать в буфет и вынимать все эти никому не нужные, по его мнению, вещи? Не проще ли разостлать на столе газету, есть из солдатского котелка или эмалированных мисок, а хлеб ломать руками? Неужели она всегда такая или это только на время, пока они изображают профессорских детей?
– Обедать ты сейчас будешь? – спросила Лена.
– Подождем его.
– А училище?
– Успею. Сегодня у нас практика.
Ивана Васильевича на месте не оказалось, но дежурный сообщил, что «дядя Ваня» минут через двадцать будет у себя.
Приходилось ждать. Мальцев скоро вернется, но никакой срочности не было, и поэтому Миша ничего не сказал дежурному, решив, что позвонит сам из автомата, когда пойдет в училище.
Лена ушла на кухню. Миша сел к пианино и от нечего делать одним пальцем начал подбирать «Раскинулось море широко…».
И вдруг в прихожей раздался звонок.
«Быстро же он вернулся», – подумал Миша, захлопывая крышку пианино и направляясь в прихожую.
На площадке лестницы стоял невысокий худенький старичок с аккуратно подстриженной седой бородкой, в очках.
– Вам кого? – спросил Миша, с любопытством разглядывая пришедшего.
– Мне Сергея Дмитриевича.
– А его нет.
– Нет? Жаль… А где же он? – спросил старичок, протирая очки.
Иван Васильевич предупреждал, что к Мальцеву могут приходить какие-то люди и следовало запомнить их внешность, все, о чем они будут говорить или спрашивать. Старик интересовался Завьяловым, но Миша почему-то решил, что он пришел к Мальцеву, и поэтому спокойно ответил:
– Папа уехал в командировку.
Эти слова произвели на старичка странное впечатление.
– Что такое? – с удивлением спросил он, надевая очки и пристально разглядывая юношу.
– Я сказал, что он уехал в Москву, в командировку, – повторил Миша. – Чему вы удивляетесь?
– Чему я удивляюсь? А вот тому, что вы изволили сказать «папа», молодой человек.
– Ну так что? – ничего еще не подозревая, спросил Миша.
– То есть как что? Кто вы такой?