Тарантул
Шрифт:
В это время зазвонил телефон.
– Это кто-нибудь из них, – сказал Иван Васильевич, снимая трубку.
И он не ошибся. Миша очень подробно рассказал о приезде гостя, описал наружность его, принесенного им багажа и даже сообщил, какой примерно вес имеет чемодан и рюкзак.
– Так. Понимаю. Хорошо, – говорил изредка Иван Васильевич, делая пометки в записной книжке. – А он при вас пальто снимал?.. Не снимал. Так. А из карманов ничего не доставал? Пакетиков или коробочек?.. Так. Ну, молодцы! Теперь так, Колюша. Если меня не застанешь, звони к дежурному. Передайте,
– Что ты ему льстишь? Зазнается! – проворчал Каратыгин, прислушиваясь к разговору.
– Скажи сестренке телефон дежурного, но пускай она заучит его наизусть. Константин Потапыч вам шлет привет и просит, чтобы про шкаф не забывали! Будь здоров, племянничек.
– Ну что, отлегло? – спросил Каратыгин, когда Иван Васильевич положил трубку и пристально посмотрел на друга.
– Отлегло, Костя.
– Ненадолго… Вот помяни мое слово.
– А зачем ты мне это говоришь? – с некоторым раздражением спросил Иван Васильевич. – Зачем? Ну, конечно, я буду беспокоиться, и червяк будет точить… Ну а что же, по-твоему, делать? Отказаться от операции? Поздно.
– Нет… Я хотел сказать, что дети…
– Что дети? – снова сердито перебил его Иван Васильевич. – Дети, дети!.. Ты как классная наставница. Неужели все педагоги такие?
– Я не педагог, – буркнул Каратыгин.
– Наши дети рвутся в бой. Они хотят работать, бороться с врагом, хотят помогать своим отцам, а вы испугались. Дети! Вы хотите их в вату упаковать и подальше от жизни, от борьбы запрятать.
– Кто это «мы»? – мрачно спросил майор.
– Педагоги.
– Да не педагог я, Иван! Что ты меня дразнишь?
– Удивительное дело! – говорил Иван Васильевич, не обращая внимания на слова друга. Он вышел из-за стола и зашагал по кабинету. – Вы готовите детей к будущей борьбе, а в то же время уничтожаете элементы всякой борьбы в их жизни. Вы хотите их теоретически подготовить к борьбе. А они уже живут! На их глазах такие примеры!.. Я хотя и не педагог, но всем своим нутром понимаю, на своей собственной шкуре испытал и убедился, что характер создается и закаляется в борьбе. Ты мне как-то жаловался на свою дочь. Капризная, мол, избалованная… А кто виноват? Ты сам. Ты же ее при мне с ложечки кормил. Помнишь? «Скушай, детка, за папу, за маму». Ребенок есть не хочет, а ты насильно в рот пихаешь.
Константин Потапыч не помнил, когда Иван Васильевич видел такую сцену, но если он так говорит, то, значит, видел. Бывал он у него неоднократно.
– Ну а, по-твоему, как?
– По-моему? А по-моему, если она захочет есть, то сама попросит. Дай ложку в руки… Да нет! Пускай сама возьмет эту ложку. Я бы на твоем месте даже какие-нибудь препятствия ставил. Не знаю… Ну, спрятал бы, например, эту самую ложку. Пускай поищет. Ты детей до зрелости несмышленышами считаешь. А как они тебя за нос водят!
– Когда?
– Да вот эта история со шкафом. Ты ведь им поверил?
– А то как же? – широко открыв глаза, спросил Константин Потапыч.
– Вот, вот… Поверил потому, что «дети»… В прятки играли. Да ничего подобного, Костя! Это они всё выдумали. Мишка придумал, чтобы из этого положения выкрутиться. Для них ты был шпионом, Тарантулом… А спряталась она в шкаф действительно потому, что хотела твои разговоры по телефону подслушать.
– Кто это тебе сказал? Мальчик?
– Нет, еще не сказал. Но я уверен, что скажет.
Спор пришлось прекратить. В кабинет вошел Трифонов и, поздоровавшись с майором, сел без приглашения в кресло.
– Устали, Василий Алексеевич? – спросил Иван Васильевич.
– Устал, товарищ подполковник.
– Н-да! Не буду вам мешать, – сказал Константин Потапыч, поднимаясь. – Не сердись на меня, Иван. Может быть, ты и прав… От старости я слишком осторожничать начал. Поеду. Счастливо!
Иван Васильевич проводил друга до двери и, повернувшись, обратился к Трифонову:
– Ну, докладывайте.
– Антенну нашел, товарищ подполковник. Замаскирована в деревьях. Одна девчонка на днях проходила по тропке, и почудился ей человек. Смотрите, говорит, девчата, человек в зубах нитку держит. Я сначала не придал значения. Мало ли, думаю, какая чертовщина на кладбище может померещиться. А сегодня вспомнил и давай искать… Нашел. Антенна.
– Там, где антенна, там и передатчик.
– Совершенно точно. И сдается мне, что протянута она в склеп. Солидный такой склеп из черного мрамора сложен. Но я не уверен, товарищ подполковник, – сразу оговорился разведчик. – Предполагаю. Боюсь их спугнуть. Гнездо расшевелишь – осы разлетятся.
– Та-ак… – задумчиво протянул Иван Васильевич. – Нежданно-негаданно… Что же мы дальше будем делать?
– Полагаю, что надо установить наблюдение. Но скрытно. Там такие заросли, оградки, кресты… Пока точно не установим, какой склеп, какой туда вход и вообще всякие подробности, следить трудно. Ты за ними следишь, а они за тобой.
– Согласен. Какие у вас предложения?
– Да есть у меня одна мыслишка.
Все помощники Ивана Васильевича думали и проявляли всегда много самостоятельности. Всякий план, всякая задача, которую подполковник ставил перед подчиненными, обсуждалась вместе со всеми, и творческая инициатива разведчиков, выполняющих рискованные задания, не была связана. Каждый человек, о чем бы ни докладывал подполковнику, всегда сообщал о своих предположениях, размышлениях и вносил ценные предложения.
– Ну, ну… выкладывайте.
– Птички там поют, – неожиданно сказал Трифонов. – Синички всякие, щеглята, чижики. Вот я и подумал… Есть у нас такие любители, особенно среди пацанов. Ловили бы они там птичек, а между тем поглядывали бы по сторонам…
– Хорошая мысль, – сразу согласился Иван Васильевич. – Естественно и просто. Пока точно не установим, куда они прячутся, нужна особая осторожность. В склепе могут быть и глаза… Какой-нибудь перископ* замаскированный.
– Точно, точно, товарищ подполковник. Там такое делается… Сам черт ногу сломит. Джунгли! Крапивы одной ужас сколько.