Тарен странник

Александер Ллойд

Гончар помрачнел.

– Гванниен не только создал инструменты, – продолжал Аннло. – Он открыл и высокий секрет мастерства для всех ремесел. И это тоже украл Аровн и спрятал в Аннувине, где они никому не приносят пользы. – Глаза старика потемнели от гнева. – Всю свою жизнь я потратил на то, чтобы вновь раскрыть эти секреты, добраться до тайны мастерства. Многое я узнал… узнал опытом своих рук, делая многое множество вещей и постепенно, по крохе, добывая знания и умение так же, как малый ребенок учится ходить. Но я шел неуверенно. Самые глубокие знания лежат глубоко, так глубоко, что я не могу до них докопаться.

И боюсь, что там они и погребены навечно.

Аннло развернул свои потрескавшиеся, как кора дерева, ладони.

– Дай мне обрести эти знания, – проговорил он глухо, – я и слышать не захочу ни о каком волшебстве. Они, – он поднял облепленные глиной руки, – они верно послужат мне, и этого будет достаточно.

– Ты знаешь, чего ищешь, – вздохнул Тарен. – Я же, увы, ищу, не зная даже, где искать. – Он поведал Аннло о Хевидде Кузнеце и Двивач Ткачихе, о выкованном клинке и сотканном плаще. – Я был горд своей работой, – продолжал Тарен, – и все же ни наковальня, ни ткацкий станок не привязали меня к себе.

– А что ты скажешь о гончарном круге? – спросил Аннло.

Тарен сознался, что ничего не знает о гончарном ремесле, и попросил гончара показать, как это делается. Старик с готовностью согласился.

Аннло опоясался грубым передником, сел около круга и принялся быстро вертеть его. Кинутый на круг комок глины крутился с бешеной скоростью. Гончар склонился над мелькающей горкой глины, нежно коснулся ее пальцами, потом ладонями, будто обнимал слабого, неоперенного птенца. Прямо на глазах Тарена под руками мастера вырастал высокий, узкий сосуд. Тарен уследить не мог за мгновенными изменениями влажно мерцающей глины на беспрестанно вертящемся круге. Теперь Тарен понял шутливые слова Аннло о том, что глина и гончар одно и то же. И на самом деле не чувствовалось различия между проворными пальцами гончара и глиной, как будто руки Аннло перетекали в глину и давали ей жизнь. Мастер был молчалив и сосредоточен. Его морщинистое лицо просветлело и разгладилось, будто ушли, растаяли его годы. Радость словно бы переливалась из сердца гончара в душу Тарена, и в этот момент он понял, что видит перед собой настоящего искусного мастера, и более великого он не знал никогда.

– Ффлевддур был не прав, – пробормотал Тарен, – Волшебство заключено не в гончарном круге. Если оно и есть, то сокрыто в самом гончаре.

– Не сокрыто здесь никакого волшебства, – откликнулся Аннло, не отрываясь от работы. – Дар – возможно. Но дар, который взлелеян неустанным трудом.

– Если бы я мог сделать вещь такой красоты, любой тяжкий труд был бы мне в радость, – вздохнул Тарен.

– Тогда садись, – просто сказал Аннло, освобождая Тарену место за гончарным кругом. – Попробуй мять и лепить глину сам. – На протесты Тарена, опасавшегося испортить наполовину сделанный сосуд, гончар только рассмеялся. – Ты, конечно же, испортишь его. Тогда я брошу его обратно в корыто, смешаю с остальной глиной, и рано или поздно она послужит мне снова. Запомни, все на свете теряет форму и обретает ее опять.

– Но та частица труда, то искусство, которое ты вложил в этот сосуд, ведь будут потеряны навсегда, – возразил Тарен.

Гончар покачал головой.

– Не совсем так. Мастерство не похоже на воду в глиняном горшке, которую вычерпывают ковшом до донышка, пока горшок не будет пустым. Нет, чем больше вычерпываешь, тем больше остается. Мастерство прибавляется по капле, Странник. А теперь смотри внимательно. Руки ставишь так. Ладони раскрыты. Большие пальцы — сюда.

В первое мгновение Тарен почувствовал, как глина

просачивается сквозь пальцы, утекает, оседает под ладонями. Но вот она послушно собралась и закружилась в его руках, задышала, чуть заметно распирая ладони. И сердце Тарена забилось от радости. Гордость от того, что он выковал свой собственный меч и соткал плащ своими руками, померкла перед новым его открытием, перед безмерным счастьем творения, от которого ему хотелось петь и кричать. Но в последний момент руки его дрогнули, и выпестованная ладонями глина покосилась. Аннло остановил круг. Первый сделанный Тареном сосуд был таким уродливым и кривобоким, что, несмотря на огорчение, он сам не удержался от смеха.

Аннло хлопнул его по плечу.

– Неплохо, Странник. Первая чашка, которую я сделал, была ни на что не похожа… и, пожалуй, хуже твоего уродца. Ты почувствовал глину. Но до того, как ты научишься ремеслу, ты должен изучить ее. Вырой глину, просей через решето и вымеси, познай ее характер лучше, чем характер самого близкого друга. Затем растолки пигменты для глазури, пойми, как ведет она себя в пламени печи при обжиге.

– Аннло Велико-Лепный, – тихо, с мольбой сказал Тарен, – ты научишь меня своему ремеслу? Это дело мне по-настоящему по душе.

Аннло колебался несколько мгновений, пристально вглядываясь в Тарена.

– Я могу научить тебя только тому, чему ты сможешь научиться, – промолвил гончар. – Как долго это будет продолжаться, покажет время. Оставайся, если у тебя есть желание. Завтра же и начнем.

Двое друзей уютно устроились на ночь в удобном углу гончарного сарая. Гурджи свернулся на соломенном тюфяке, но Тарен не мог уснуть и сидел, обхватив колени руками.

«Странно, – размышлял он, – чем больше я узнаю народ Коммотов, тем больше я их люблю. Каждое селение здесь привлекательно по-особому. Но Коммот Мерин приворожил меня с первого взгляда. – Ночь была теплой и тихой. Тарен задумчиво улыбался в темноте. – В тот момент, когда я увидел его, я подумал: вот то место, где я бы с удовольствием жил. И что… что даже Эйлонви могла бы быть здесь счастлива».

Он прислушался к тишине ночи. Она жила почти неуловимыми звуками.

«А когда мои руки на гончарном круге Аннло дотрагиваются до глины, – продолжал он, – я начинаю думать, нет, я уверен, что буду считать себя счастливым, если стану гончаром. Ни в кузнице, ни за ткацким станком не было со мной такого. Это как будто я могу говорить пальцами, будто могу вылепить то, что таится в моем сердце. Теперь я понимаю, что имел в виду Аннло. Нет разницы между ним и его работой, его творениями. Он вкладывает себя всего в глину и дает ей жизнь, вливая в нее свою собственную жизнь по капле. Если бы мне тоже научиться делать это…»

Гурджи посапывал. Усталый, он уснул мгновенно. Тарен улыбнулся и натянул плащ на плечи Гурджи.

– Хорошего и спокойного тебе сна, дружище, – сказал он. – Кажется, мы добрались до конца нашего путешествия.

Все последующие дни гончар учил Тарена вещам не менее важным, чем работа с самой глиной: как искать и находить нужную землю, как определить ее строение и качество, как смешивать различные глины, какие вводить добавки. Гурджи не отставал от Тарена ни на шаг, помогал ему во всех делах, и вскоре его лохматая шерсть так пропиталась пылью, перемешалась с глиной и покрылась пятнами глазури, что он и сам стал похож на необожженный глиняный горшок, поставленный на пару худых ног.