Тарикат
Шрифт:
Сегодня я пересекаю Великую пустыню, в который еще не был. И поверьте, если существует ад, то он похож на эти бесконечные ржаво-красные пески. И точно так же там теснятся огромные барханы, выеденные с одного боку постоянным ветром, оставляющие лишь узкий проход для путешественника. Иногда ветер выкапывает из барханов необычные тяжелые камни, похожие на розы. Они скатаны из слипшихся песка и гипса, и провели не одно тысячелетие под тяжестью барханов. Когда я нахожу их, то вспоминаю и собственную могилу, в которой провел много лет, и вышел из нее таким выносливым и крепким как эти розы пустыни. Да, оказалось, что я могу идти долгими часами и не уставать, что мне хватает глотка воды и куска лепешки, чтобы утолить
Поэтому путь мой легок. И я занят лишь тем, чтобы убить скуку. Я вспоминаю эпизоды моей новой короткой жизни, проговариваю суры Курана, но чаще всего возвращаюсь мыслями к тому, что послужило причиной моего сегодняшнего одинокого путешествия. Моя спутница молчалива. Это старая одноглазая верблюдица по кличке Ханым. Когда я решил отправиться в путешествие после хаджа, с трудом раздобыл ее в Мекке, да и только потому, что никто не хотел ее брать — она казалась слабой и усталой. Погонщик даже не взял с меня денег, словно был счастлив от нее избавиться. Но как оказалось, не по причине ее слабости, а из-за невыносимо дурного характера. Ханым соглашалась везти грузы, но людей на своей спине не терпела и сбрасывала каждого, кто пытался на ней проехаться. Один мальчишка даже сломал руку.
Но чаще всего я вспоминаю свой последний разговор с Ибн Араби. Это случилось на другой день после хаджа. Мы собирались отправиться в Медину, а затем еще куда-нибудь. Ибн Араби тогда впервые назвал меня «Бахтияр-хаджи», и звучало это так непривычно, что я даже вначале не понял, что он обращается ко мне. Вообще, после хаджа для меня словно ничего не изменилось. Память не вернулась, и поэтому в отличие от Ибн Араби, я был мрачен. Возможно, что на тот момент я был самым мрачным человеком в Мекке. Паломники разъезжались, храня на лицах выражение небесной благости и счастья.
— Бахтияр-хаджи, — снова обратился он ко мне, — что же ты не весел, ведь теперь ты получил внимание Аллаха, и все твои потомки целых семь поколений будут иметь право называться «хаджи». Как ты назовешь первого сына? Хаджиакбар?
— Нет, Мухйиддин-хаджи, — грустно ответил я. — Как можно обмануть женщину перед лицом Аллаха, мать будущих детей? Ведь у меня нет имени, и я не помню своего прошлого. Я даже не знаю, какие грехи мог совершить. Но, скорее всего, я немало нагрешил, раз Аллах не снизошел ко мне Своей милостью и не вернул память. Сначала нужно преодолеть путь, а уж потом думать о женитьбе, если когда-то это станет возможным. Я встречал много хороших и добрых людей, но ни один из них тоже не смог помочь.
— Это достойные речи, — согласился Ибн Араби. — Но ты прав и не прав. Возможно, что я помогу тебе вернуть твое прошлое. Помнишь, как голубь принес мне лал? Он принес его оттуда, где драгоценные камни просто валяются на улицах и стоят не больше, чем придорожная галька. То, что птица сумела туда долететь, говорит лишь об одном — человек тоже сумеет дойти.
— Но куда? — удивился я. — И зачем мне драгоценности? Что я буду с ними делать?
— Ты не тщеславен и не жаждешь богатства. Это прекрасно. Но все может измениться в один момент. Люди иногда становятся другими, когда легко достигают благополучия.
Я заверил его, что не собираюсь меняться, но лишь хочу получить знание о себе и своем прошлом. Тогда он, наконец, начал говорить то, что меня интересовало, безо всяких там моральных отступлений.
— Есть на земле такое место, где ты сможешь найти то, что ищешь. Слышал ли ты когда-нибудь о городе Ирам зат аль-имад — Ираме многоколонном?
Я покачал головой. Ничего подобного я не помнил.
— Он открывается не каждому, — продолжал Ибн Араби, — но уж если откроется, то поможет в любой беде. Когда-то этот город построили великаны адиты. В строительстве им помогали джинны, которые, как ты знаешь, умеют воздвигать любые, самые прекрасные дворцы. Теперь джинны для нас невидимы, но адиты видели их и вели с ними дела. Построив город, адиты очень возгордились и хотели объявить себя богами на земле. В наказание Аллах послал им засуху. Адиты немного подумали и поняли, что ни они, ни их джинны не в состоянии вызвать дождь. Тогда они решили вымолить дождь у Аллаха, которого сами же отвергли. Они вышли в пустыню и обратились к небесам. Всевышний предложил им на выбор три тучи — одну светлую, одну серую и одну темную и огромную. Светлая не могла дать дождь, она была всего-навсего облаком. Серая несла в себе много воды. Но адиты вновь показали свою жадность и выбрали темную тучу, решив, что уж в ней-то достаточно воды, чтобы насытить бесплодную землю. Но эта туча несла в себе не только дождь, но и ураган. В одно мгновение она затопила город, а пришедший ураган разрушил его и убил всех адитов.
— Неужели всех? — удивился я. — И никто не выжил?
— Написано, что он пощадил несколько праведников, но я никогда не встречал ни их, ни их потомков. А ты встречал великанов?
— Нет.
— Ну вот видишь. Джинны, конечно, выжили, и до сих пор существуют среди нас. Но мы их не видим, потому что они созданы из огня, а мы из глины. Мы живем в плотном мире, а они в тонком. Итак, когда вода ушла, к городу подступила пустыня, и за много веков засыпала его песком почти доверху. И теперь этот город открывается только праведникам, нуждающимся в божественной помощи. Путь к нему тяжел и долог, потому что находится он на краю Великой пустыни. Но те, кому Ирам не открылся, умирают. Ведь обратного пути оттуда нет.
— Но я даже не знаю, где он находится...
— Этого никто не знает, но по преданию, тому, кто действительно нуждается в Ираме, сердце подсказывает. Я тебе сразу скажу честно, что не встречал человека, который бы побывал там наяву, только слышал рассказы. Знаю, что путь пролегает вдали от караванных путей, знаю, что кто-то собирался туда идти, но вот вернулся ли...
— Наверное, все это сказки, — вздохнул я. — Твой рассказ призрачен и лишен подтверждения в нашем мире. А что будет, если никакого Ирама не существует?
— Он существует, — строго ответил Ибн Араби. — О нем написано в Куране, и голубь там побывал, принес нам весточку. И ты тот человек, который найдет его.
Словно в подтверждение его слов я почувствовал жжение в центре груди. Таинственное семечко разгоралось внутри моего оберега, не опаляя шелк. Оно разгоралось и пульсировало как маленькое сердце, стучало в унисон моего большого сердца, которое тоже забилось и затрепыхалось так, что перехватывало дыхание. И тогда я сделал выбор:
— Хорошо, я пойду туда. А если и не дойду, то значит — не суждено.
На другой день Ибн Араби нашел для меня верблюда — старую Ханым, которая оставалась последним верблюдом в Мекке. Паломники разъезжались, ушли и караваны. Конечно, было бы легче пойти с каким-то караваном, но наши пути однажды разделились бы и трудно было бы объяснить, зачем я покинул их посреди пустыни. Несомненно, это вызвало бы переполох, и караванщики принялись бы меня искать, и еще потом пришлось бы рассказать им, что я задумал. Но рассказать все это я мог бы только верблюду, который не понесет мою историю дальше по свету, а ведь и я сам до конца не верил в успех задуманного. Да как можно было в это поверить? Я лишь надеялся на удачу. А если придется погибнуть, то так тому и быть, значит так решил Аллах. И я лишь подчинюсь Его воле, покорно умерев среди песков.