Тарра. Граница бури
Шрифт:
На очаровательном личике Ланки сначала проступило недоумение, а потом и обида. Таянка совсем по-детски захлопала ресницами, и сердце Рене дрогнуло, но лишь на мгновение. Перед глазами замелькали искаженные смертной мукой лица, которые Илана столь быстро забыла. Он же, видевший в своей жизни сотни смертей, не забудет и не простит. Каким бы могуществом ни располагали убийцы, какие бы победы ни сулили, адмирал Аррой готов с ними говорить лишь со шпагой в руке, а вот сестра Стефана, Зенона, Лары, Марко этого не понимает…
Жалость, охватившая было Рене, отступила,
— Если ты не хочешь… Ночь нам дана не для разговоров, а для любви. Поговорим утром.
— Нет, Илана, — голос герцога стал холоден, как Ангезский пролив в месяце Вепря, — нам не о чем разговаривать.
Ланка вскочила, ее душили злые слезы, кулачки яростно сжимались и разжимались. Стилет в тонкой ручке казался детской игрушкой, но принцесса владела этим оружием отменно. Молниеносный прыжок многим бы стоил жизни, но эландец спокойно, даже лениво перехватил нацеленную в него руку. Стилет полетел вниз, в белые меха.
Обезоружив противницу, Рене сразу же оттолкнул ее с такой равнодушной брезгливостью, словно это была не женщина, а кангская паучья обезьяна. Нового нападения не последовало. Илана стояла, дыша широко раскрытым ртом. Герцог спокойно сидел под заложенным окном, словно находясь в полном одиночестве.
— Будь же ты проклят! — выкрикнула Илана. — Я думала, ты — настоящий властелин, а ты… Трус и ничтожество! Я все равно добьюсь своего… Не с тобой, так с Михаем! — Дочь Марко повернулась и бросилась вон, глухо хлопнула крышка люка. Рене даже не обернулся.
Ланка вылетела из спальни, словно за ней гнался сам Проклятый. Никогда в жизни ее так не унижали, и никогда в жизни она так не ненавидела. И это человек, которого она любила, который казался истинным образцом мужчины, воина, императора! Больше всего Илане хотелось уничтожить, стереть с лица земли человека, отвергнувшего и ее любовь, и ее надежды стать величайшей после Циалы повелительницей, но это было не в ее власти.
Все рухнуло. Куда теперь идти, таянка не знала. Возвращаться к отцу или Годою, сделав вид, что ничего не произошло, — опасно. Дан Бо мог пронюхать, что ее нет в монастыре. Ланка не слишком таилась, рассчитывая на Рене, но эландец предал. Оставалось одно — бежать в Арцию, к тому самому Базилеку, и вынудить империю поддержать Илану Ямбору против отца и мужа. Принцесса пронеслась по башенной лесенке и, выскочив в Морскую гостиную, едва не налетела на дана Бо.
Ланка замерла в дверях, понимая, что пришел конец не только ее надеждам, но и жизни. При ней не осталось даже стилета, а доказать, что они с Рене враги на всю жизнь, не удастся, а хоть бы и удалось? Она все равно предала.
— Герцогиня, — бледный капитан изысканно поклонился, — я и мои люди в полном вашем распоряжении. Я восхищен тем, как блистательно вы избавили вашего отца и вашего супруга от самого опасного из врагов. Полагаю, вы желаете возвратиться в Гелань?
Она смотрела на бледного нобиля, ничего не понимая, и тот слегка приподнял уголки рта в подобии улыбки:
— Предоставьте Арроя его судьбе. Он лучшая шпага Благодатных земель, но он не бессмертен и не способен, подобно героям баллад, один остановить целое войско. Если мы поспешим, через шесть часов вы обнимете своего отца.
Закричать, броситься назад, захлопнув за собой дубовую дверцу… Пока ее будут вышибать, они с Рене успеют уйти известным лишь Илане потайным ходом, а дальше — жизнь, свобода, спасенная любовь…
Илана, герцогиня Годойя, решительно шагнула вперед:
— Едем.
…Из полусотни приведенных даном Бо воинов только половина последовала за своим господином, галантно поддерживавшим молодую женщину в мужском костюме. И это были не самые сильные бойцы.
Илана давно ушла, а Рене все сидел, следя взглядом за чудом проникшей в комнату без окон ночной бабочкой, примеривающейся к красиво уложенным фруктам.
Герцог чувствовал себя грязным и смертельно усталым, словно долго брел жаркой, пропыленной дорогой. То, что утром казалось почти любовью, превратилось в малоприятное воспоминание, которое, ворочаясь в памяти, отдается отвращением и досадой.
Он и дальше бы сидел среди гаснущих свечей, собираясь с силами, но Жан-Флорентин долго молчать не мог.
— О женщины! Вам имя вероломство, — с пафосом продекламировал жаб.
Герцог привычно отмахнулся, но сбить болотного философа с мысли не удавалось еще никому.
— Как правило, женщины ставят любовь превыше прочего. Случаи, когда жажда власти перевешивает тягу к любви, крайне редки. Феномен Иланы заслуживает подробного обсуждения…
— Надеюсь, ты не будешь начинать его здесь и сейчас, — выразил надежду Рене.
— Отчего же не сейчас? — Жаб был искренне раздосадован. — Поиск истины никогда не бывает несвоевременным. Женщины, мой друг, смотрят на своих любовников как на средство для удовлетворения своего тщеславия. Самих себя — вот кого они любят в вас!
— Послушай, — Рене нехотя поднялся, — обдумай пока это дело про себя, я не готов с тобой спорить.
— Зачем же спорить, — удивился жаб, — если я прав. В этом, как ты выражаешься, деле есть нечто непонятное и опровергающее мое представление о том, как должна вести себя определенная женщина, то есть Илана, с определенным мужчиной. Однако из уважения к психологическому удару, без сомнения, перенесенному тобой, я действительно замолкаю.
Рене облегченно перевел дух — говорить с кем бы то ни было не хотелось. Оглядев напоследок комнату, любовно обставленную покойной сестрой, герцог бросил ключи на постель и вышел вон, предоставив свечам догорать, а бабочке — наслаждаться предсмертным пиром. Сработанный лучшими таянскими мастерами замок-ловушка захлопнулся с коротким шелестящим стуком. Словно кто-то просмеялся.
Лесная дорога казалась прорубленной в черной скале — такой темной и монолитной стеной стояли вековые ели. Кони шли мерной рысью. Олений замок давно остался сзади, и то, что там сейчас происходило… Об этом Илана предпочитала не думать.