Тату
Шрифт:
В те дни, когда на отделении было относительно спокойно и никакая из мамочек не искала медицинских работников с вопросами о качестве стула её ребенка, я, накормив всех, убегал на Крестовский остров. После пятнадцати километров бега работа спорилась ещё лучше, а об усталости можно было и не вспоминать. В одну из таких пробежек я одолел марафон "Дорога жизни", в котором даже выиграл, отблагодарив страховавших меня на сутках тортом и ликёром.
Самое же трудное суточное дежурство выпало с воскресенья на понедельник в сентябре 1996 года. В три часа ночи я закончил бежать сто километров на соревнованиях "Испытай себя" и, отдохнув пару часов в палатке, отправился заступать на дежурство в детскую больницу. Ноги
Периодически меня отправляли на другие отделение (фтизиатрическое, гепатитное, венерических инфекций), но там я подолгу не задерживался. Приятно было осознавать, что в моей помощи больница стала нуждаться. Я научился ставить "бабочки" в капилляры, и меня приглашали выполнить манипуляции в другие отделения.
В интернате
В психоневрологический интернат я устроился, чтобы перевести тестя из психиатрической больницы, где он жил уже четвёртый год кряду. Я смутно представлял, что такое интернат вообще. В детстве, как перспективному атлету, мне предлагали перейти в спортивный интернат.
– Ты мечтаешь о карьере великого спортсмена?
– спросила у меня мама после беседы с детским тренером.
– Нет. Скорее хочу стать врачом или журналистом.
– Тебе плохо дома живётся?
– Нет. Я и так могу тренироваться два раза в день.
– Ты знаешь, пока у меня есть руки, ноги и ясная голова, я бы не хотела, чтобы мой сын рос в интернате, пусть и спортивном. Когда подрастёшь, надеюсь, ты вспомнишь.
Супруга описывала своего отца, как глубокого инвалида, который после криминальных разборок получил несколько ударов трубой и потерял рассудок. Я приехал к нему в больницу в ста километрах от Питера и ужаснулся нечеловеческим условиям. Вспомнился хлев, который сделал отчим в доме-времянке. Но здесь жили люди. Пусть и с безумными глазами. Я только третий год познавал азы врачевания, но мне стало страшно и захотелось во что бы то ни стало забрать отсюда этого небритого нестарого мужчину, который плакал над скудной передачкой с папиросами и не хотел отпускать мои руки.
– Я приеду, Валер. Не переживай. Ты же мой тесть теперь!
– Не бросай меня, Слава, Христом Бога прошу...
В интернат я устроился на половину ставки. Большее мне не потянуть. В месяц - десять дежурств в детской инфекционной, три наряда по курсу, остальные вечера - агентство недвижимости, где необходимо найти двухкомнатную квартиру.
Благо, что интернат находился в пяти километрах от Финляндского вокзала, и я спокойно мог по пути с лекций ещё и потренироваться. Платили немного, но зато кормили. Сосиски, помидоры, яблоки на ужин, манная каша с маслом и яйцом на завтрак, плюс два батона в одни руки за каждое дежурство. За последним пунктом чётко следила вневедомственная охрана и на КПП проверяла сумки работников. До меня доходили слухи, что многих сестёр ловили, журили, а рецидивистов увольняли. Но мне было не до местных сплетен.
Работа была несложная и давала возможность хорошо подготовиться к занятиям в академии и выспаться. Закрытое мужское отделение на сто пятьдесят коек, базирующееся в бывшей царской конюшне. Про себя отметил, что император очень любил четвероногих с наездниками и даровал им пятиметровые потолки с неплохой вентиляцией. После ухода буфетчицы с санитаркой я оставался наедине с пациентами. Не нужно быть психиатром, чтобы по лицу определить выраженность их безумия.
"Хроники...
– кратко ответила на мой вопрос заведующая, - это от старых нейролептиков всё... Новые только появились. Нам вот по лендлизу пришла партия рисперидона. Будем пробовать заморское чудо..."
Был ещё т.н. старшина из пациентов, который руководил уборкой и за это получал бонусы в виде хлеба, кефира, сигарет и прочих вольностей. Юркий, подвижный и весьма развитой мужчина, который всегда улыбался и при этом быстро отводил глаза. Он знал все больничные сплетни, так как был единственный, кто гулял в парке.
– Вы знаете, вчера со второго отделения санитара увезли после дежурства в Мариинскую больницу?
– прошептал он.
– Напился что ли?
– спросил я у него, заполняя журнал наблюдений.
– Нет. Гангрена члена... Говорят, что утром нашли его без сознания с веревкой.
– Чего не бывает на женском отделении...
– Какие задачи на сегодня, шеф?
– Как обычно. Взлётку моём и генералим пятую палату...
В мои задачи также входило описание трёх десятков человек, измерение температуры тем, кто оказывался в санпропускниках, выдача и раскладка утренних таблеток.
Санпропускник - это ванная комната, где лечили всех инфекционных и температурящих, так как город боялся забирать наш контингент в свои пенаты. Методы были весьма архаичные и отличались от того, чему обучали в Альма-матер.
– Всем срущимся ставим клизмы с марганцовкой...
– напутствовала меня старшая сестра во время очередного инструктажа, - всех вшивых бреем наголо, купаем в дусте и заворачиваем в керосин...
– А женщин тоже?
– С ними индивидуально. Всё ж сотрудницы наши, хоть и бывшие.
Я не переставал удивляться контрасту. Меня учили одному, требовали другое, а на поверку выходило третье. Мне хотелось спросить у этой умудрённой жизнью медсестры: Чем продиктована забота, что две слегка дементные дамы находятся в мужской палате? Я замечал, что их хорошо кормят, как и двух толстых малоподвижных гермафродитов, лежащих неподалеку, но по опыту работы в больнице для заключённых помнил, что интерес наказуем увольнением. Лишь когда один из них по кличке Аня умер, мне пришлось раздевать его и осматривать тело с синяками на молочных железах.
– Ты опять опоздал, медбрат!
– прорычала сдающаяся дневная медсестра, - я из-за тебя в который раз не успела на электричку.
– Извините, всего на десять минут... ребёнок заболел, скорую вызывали.
– В гробу я видела тебя и твою семью... в белых тапочках.
– Ах ты, сука!
– не удержался я и слегка встряхнул её за плечи.
Она не упала, а от неожиданности позеленела и прошипела:
– Я доложу на тебя рапортом директору... Я пойду в академию, я сделаю всё, чтобы ты не стал врачом...
Главврач был поклонником творчества Тараса Шевченко, и мы поговорили с ним, как отец с сыном о литературе, жизни и работе:
– Прости её, Слава. Понимаешь, есть такое понятие, как профессиональная деформация... Сорок лет на одном месте. Тестя я твоего обязательно возьму... Обещаю, как земляк земляку. Но лучше напиши заявление по собственному, чтобы не раздувать скандала...
22.02.1996 г., Санкт-Петербург
Спасибо, папа, за твоё письмо и информацию о возможности прохождения военной службы на Украине. Я прочитал его своим землякам (а их треть), и многих заинтересовала подобная альтернатива. Перспектива получать в месяц двести долларов несравнима с возможностью прозябать в дальнем уголке Забайкальского края или на Чукотке (если ещё повезёт). Кстати, в Анадырь меня приглашал мой новый знакомый по трикотажной фабрике - служить в военном санатории.