Тату
Шрифт:
Вскоре я осознал, что лучше торговать в безопасном месте. У друга семьи - начинающего бизнесмена Костинова Сергея была трикотажная фабрика, которая осталась ему от мамы. Он говорил, что производство убыточное. Из десяти цехов работал один. Китай и Турция были дешевле и доступнее питерского трикотажа. После занятий я продавал кальсоны, панталоны и ночные сорочки. На машине меня отвозили на точку, и я раскладывал свой нехитрый товар на столах. Стыда уже не было. Стыдно было смотреть в глаза двум девочкам и жене. Хотелось что-то изменить.
– Ты, чей, баран, будешь?
– Я?
– слова как будто застряли в глотке. Язык отказывался повиноваться. Я смотрел на двух богатырей, подкативших на тонированной девятке, и животный страх парализовал мою волю. Вспоминался
– Скажи, баран, своему хозяину, что задолжал он нам... И собирай своё барахлишко. Чтоб больше мы тебя здесь не видели.
Я состоял на бирже труда, вечерами и в выходные дни работал в двух городских больницах, но денег на семью не хватало. А ведь мне хотелось получить "красный диплом", и чтобы оставалось время на тренировки.
Мой друг Вадик по ночам подрабатывал охранником в клубе "Александр" и рассказывал, что у них обитают клофелинщицы. В еженедельнике "Из рук в руки" я встретил объявление: "Продаю клофелин, жидкий, недорого, прямые поставки из Риги" и номер пейджера.
Мы встретились в вестибюле метро "Приморская". Мужчина средних лет, в кожаной куртке, в правой руке он держал папку для документов, в левой - пакет с лекарством. Для пробы я купил двадцать тюбиков. Перепродал Вадику. Доход составил три сотни процентов. Жена обрадовалась: "Вот это я понимаю! А то всё учишься-бегаешь и никакого толку от тебя..."
Колька - сосед по улице, который учил меня в детстве ездить на мопеде, открыл свой таксопарк и развивал бизнес.
– Сколько тебе надо?
– Да сколько привезёшь.
– Тысячу ампул возьмёшь?
– Конечно... на Украине его не найти.
В долю вошёл Костинов. Точнее, он одолжил деньги на половину партии и вторую половину купил "для себя". Также он оплатил билеты на поезд курьеру. Мне оставалось лишь купить тюбики на "Приморской", передать Костинову и встретить партию на киевском вокзале. Всё прошло гладко. Но Колька в последний момент отказался от клофелина. Процент глазных капель был не тот.
– Бери за половину цены. Будете в два раза больше капать, - уговаривал я его.
– Нет, мне надо полуторапроцентный.
Что делать с лекарством и как возвращать деньги? Домой хоть не показывайся. Зимние каникулы подходили к концу.
– Для чего этот препарат используется?
– спросил у меня отец.
– Это глазные капли. Они снимают внутриглазное давление при глаукоме.
– Так попробуй сдать их в аптеки. Хотя бы стоимость вернуть.
Я ходил по городским аптекам и предлагал клофелин. На меня смотрели, как на прокажённого и требовали показать то лицензию, то сертификат.
Друзья подсказали, что надо ехать на Лукьяновский рынок.
Покупатель нашёлся довольно быстро. Парень в валенках, телогрейке и варежках из овчины, торгующий видеокассетами, сказал, что купит всю партию, но завтра.
Но я не пришёл. Интуиция подсказывала, что не бывает лёгких денег и где-то таится опасность.
В Питере меня расстреляли... словами: "Неудачник, тряпка, ты так и не научился жить, хлюпик... Бери пример с других..."
Долг Костинову я отдавал семь месяцев. К работе продавца добавились профессии швеи-мотористки и маляра-штукатура. Меня научили работать на ткацком станке, и я строчил ленты для обмывки машин. Пальцы то и дело натыкались на острую иглу, глаза болели к концу вечерней смены, но каждая смена приближала меня к цели. Через три месяца я стал охранять фабрику Костинова. Вскоре у него её отобрали, вместе с его BMW и пятикомнатной квартирой в сталинском доме.
Клофелин я оставил в Киеве. Когда отдал долг Сергею, сказал отцу, чтобы тот раздавил ампулы и спустил их в мусоропровод.
Больше я не торгую.
Детская инфекционная больница 4, первое кишечное отделение.
Устроился сюда спустя месяц поисков. После того, как мне предложили уволиться из "тюремной" психиатрической больницы. Сначала обратился на Металлический завод в цех по изготовлению турбин. Но отсутствие справки о прописке и паспорта не позволило мне стать учеником токаря-расточника. Хотя брали по военному билету.
Детское отделение выгодно контрастировало с мрачными закрытыми палатами-камерами психиатрической больницы. Зарплата, правда, обещана была в полтора раза меньше, хотя работа была намного интенсивнее. Наличие красного диплома из медицинского училища, трудовой книжки пошло на пользу, и вот я числюсь медбратом отделения кишечных инфекций. Первые две недели - испытательный срок, во время которого меня проверяли выполнением различной "черновой" работы. Мойка стен, окон, полов, вынос мусора, переодевание младенцев. Я понимал, что вначале везде тяжело, а работа мне была нужна; терпел и спустя две недели вышел в смену самостоятельно.
Отделение состояло из двух этажей. На первом этаже находятся дети старше года, на втором - дети до года, вместе с мамами, иногда без. Мой путь начался с первого этажа. Отделение работало интенсивно. Иногда в день поступало до шести-восьми человек. Как правило, в состоянии обезвоживания и с симптомами кишечной диспепсии. Если поначалу я лишь присматривался к технике выполнения внутривенной инъекции ребенку (а они имели свои особенности), придерживая его от избыточных движений, то спустя шесть месяцев я уже сам исполнял роль ведущего. Не всегда проходило всё гладко, и на постановку капельницы могло уходить до часу времени. Затем, когда уже лонгету вместе с прибинтованной рукой привяжешь к койке, может произойти, что венозный сосуд по каким-то причинам не выдерживает и жидкость выходит под кожу или игла тромбируется и не промывается никаким растворителем. Иногда матери случайно задевали иглу, иногда ребёнок, изгибаясь в крике, вытаскивал иглу из вены. Тогда вся кропотливая работа повторялась вновь и вновь. Спустя год я научился ставить внутривенные иглы под названием "бабочка", что заметно облегчало проведение манипуляции. Меня стали ставить в смену на этаж с грудными детишками. Сложнее, но не менее интересно. Кроме капельниц необходимо было разнести кормёжку, представленную кашей, кефиром, молоком, рисовым, морковным отваром. Все питались по разным режимам (от пяти до восьми раз в день), начинали в шесть утра и заканчивали в полночь. Пищу необходимо было разогреть в кастрюле с водой и донести до каждого болеющего. Если отсутствовала мама, то и накормить, и перепеленать соответственно. К тому же иногда лечение приносило противоположный эффект, и приходилось матерей обучать технике постановки клизмы их любимому чаду, начиная с тёплых пелёнок, массажа и заканчивая газоотводной трубкой и клизмой. Дополнительно полагалось капли в нос, уши, глаза, смазывание потничек, отсасывание слизи из носа, зева. В качестве постоянного бонуса - внутримышечные инъекции, раздача порошков и таблеток, проверка назначений в истории болезни, выписка аптеки на следующий день. В виду отсутствия младших сестёр прибавлялась и их работа. Иногда её можно было поручить обучающимся студентам, которые часто приходили на практику, но чаще приходилось всё делать самостоятельно.
Работы порой было так много (иногда до двадцати капельниц в сутки), что передышки можно было делать лишь на приём пищи. Сутки пробегали незаметно. После полуночи вспоминал о домашних заданиях и открывал учебники, конспекты.
Дежурство начиналось в четыре вечера, и должно было заканчиваться в девять утра. Но в связи с моей учебой, мне негласно разрешено было уходить в восемь утра, оставляя часть этажа на вторую медсестру.
Порой дежурства пересекались с какими-то нештатными построениями, и тогда мне приходилось на свой страх и риск оставлять отделение под присмотр одной медицинской сёстры и стремглав бежать на Финляндский вокзал. Благо, что больница находилась в четырёх километрах от академии, и, спустя шестнадцать-семнадцать минут, я был на месте. Как-то мне удосужилось за сутки повторить этот маршрут четырежды, к тому же, будучи одетым в шинель и военную одежду. Это позволяло записать лишние набеганные километры в тренировочный график.