Татьяна Тарханова
Шрифт:
Игнат и Тарас стояли бок о бок, не желая уступить друг другу Находку. Неожиданно Игнат кинулся Тарасу под ноги и, повалив его на землю, крикнул сыну:
— Скачи домой!
Но Тарас уже смахнул с себя Игната и бросился к Василию. Василий, верхом на лошади, метнулся к воротам. Тарас изловчился, схватил его за полу полушубка и стащил на землю. А Игнат уже снова наседал на Тараса. Не выпуская поводка, Тарас упал на землю и увлек за собой Игната. Игнат хрипел:
— Вот какой ты друг!
— Сволочь ты, а не друг!
Испуганная Находка рванулась и,
Неизвестно, кто первый узнал, что Тарханов увел из колхозной конюшни свою лошадь. Едва рассвело, вся деревня двинулась в бывшее помещичье имение. Толпа вплотную подошла к воротам конюшни. Зашумела требовательно, возмущенно:
— Где председатель? Пусть открывает!
— Еремей еще ночью смотался.
— Тогда тащите сюда Тараса.
— Чего его тащить. Он запершись в конюшне.
— Ломай ворота! Бери своих коней!
Из конюшни вышел Тарас. В руках он держал железный засов. Толпа отступила. Этот партийный с характером! Еще двинет!
— Не дело задумали, мужики, — оглядывая толпу, сказал Тарас. — Колхоз развалить хотите?
— Мы за своим пришли.
— Коль меня растопчете — берите. Но первому, кто сунется, несдобровать. — И он слегка приподнял засов.
— А почему Игнату отдал?
— Силой взял. И за это ответит.
— Не бойся, мужики! Не посмеет ударить. Только стращает.
Люди колыхнулись. Кто-то напирал сзади. Толпа наседала. Тарасу стало ясно: уговоры не помогли, угроза не подействовала, засовом не открестишься. Надо придумать что-то другое. И, как неожиданно появился из конюшни, так же неожиданно скрылся за тяжелой дверью, успев сунуть в скобу засов. Толпа застучала кулаками по дубовым доскам, нажала на ворота. Ворота заскрипели, качнулись, но выдержали натиск.
— А ну, взяли!
Кто-то притащил бревно. Толпа сторукая подхватила его и ударила в ворота. Полетели доски, крестовины, все окуталось дымом сенной трухи. Тарас едва успел отскочить. Он видел, как люди бросились по денникам. В сумеречной темноте конюшни не сразу разобрались — где чья лошадь. Кричали друг на друга, вырывали узды, налетали с кулаками:
— Не тронь, убью!
Тарас растерянно смотрел на всеобщую суматоху. Кого-то с обиды даже ткнул в спину. Но быстро пришел в себя, вскочил на ефремовского битюга и погнал в район.
Он вернулся к вечеру. И не один, а с Сухоруковым. Инструктор райкома приехал как представитель чрезвычайной тройки по борьбе с кулацким саботажем. Тут же приказал собрать общее собрание, сам взял на себя председательство и предоставил себе первое слово.
— Может, кто из пухляковцев объяснит, что за происшествие случилось в колхозе? Было на конюшне сорок лошадей, остался один ефремовский битюг. Куда остальные девались? Какие такие конокрады увели коней? — Сухоруков помолчал, перегнулся через стол и спросил Тараса: — А может быть, ты, Потанин, плохо кормил коней? Вот и решили люди денек-другой у себя их подержать, свое сенцо им дать. Спасибо за сознательность. Сознательность сознательностью, только кому ворота чинить?
На следующий день, после того как лошади были возвращены на колхозную конюшню и собрание было снова открыто, Сухоруков предложил вместо Ефремова выбрать председателем Потанина.
— Чем Ефремов не гож?
— Не соответствует новому этапу развития колхозного движения, — замысловато ответил Сухоруков. — Неделю назад никто не сказал, что не общество, а он арендатор мельницы, а теперь вот сказали. Рост? Рост! Новый этап? Новый этап! — И не то серьезно, не то из любви к острому словцу добавил: — В общем, сознательности стало больше. Вчера растащили коней, нынче вернули.
Игнат был на обоих собраниях. Сухоруков ни словом не упомянул о нем. И это страшило. Что будет дальше? Поздним вечером вместе с Потаниным Сухоруков пришел к нему домой. Внимательно разглядывая Игната, словно впервые видя его, сказал:
— Так вот ты каков! Говорят, боевой был, против помещиков шел, воевал за Советскую власть.
— Это точно, Алексей Иванович, — подтвердил за Игната Тарас.
— А теперь против колхоза всю деревню повел? Не велика цена такому герою. Так этот самый Игнат Тарханов тебя избил, Тарас Антонович?
— Чего там обо мне говорить, — отмахнулся Тарас. — Колхоз развалил. Все надо снова начинать.
— Вот и начинай с того, что объяви решение чрезвычайной районной тройки.
Тарас взял у Сухорукова лист бумаги и что-то пробормотал насчет того, чтобы Игнат на него не обижался.
— Ты без предисловий, — сказал Сухоруков.
— Я это так.
— Читай!
Тарас развернул лист, прочитал слово «решение» и отдал Сухорукову.
— Не могу, Алексей Иванович. Друг он мне.
— Что-то у тебя друзья — подкулачники? Читай!
— Да друг ведь.
— Был друг, а теперь недруг. — И, не ожидая, когда Потанин найдет в себе силы объявить Тарханову решение районной тройки, Сухоруков выхватил из рук нового председателя колхоза лист бумаги и громко, твердо прочел:
— «За развал колхоза подрывателей новой жизни Игната Тарханова и его сына Василия выселить из Пухляков и выслать, как опасный элемент, в Хибины, чтобы там они искупили свою вину перед народом».
Татьяна с криком бросилась к Сухорукову:
— И меня ссылайте. Не останусь я здесь. Помирать, так вместе.
— На сборы дается два часа, — сказал Сухоруков и у дверей повторил: — Два часа!
Игнат и Василий молча и удивленно взглянули друг на друга. Они, казалось, не верили тому, что произошло. А может быть, все им привиделось? И этот Сухоруков, и его поздний приход, и приговор тройки? Татьяна заметалась по горнице, натыкаясь на стол своим большим животом. Ее остановил Игнат. Спокойным, будничным голосом сказал:
— Поставь-ка самовар. Кто знает, может, там, в этих Хибинах, и чайку попить не придется.