Таверна «Ямайка»
Шрифт:
Она старалась доказать невиновность Джема не столько пастору, сколько себе, ей это вдруг стало необходимо, жизненно важно.
— Вы мне говорили раньше, что знакомы со сквайром, — сказала она быстро. — Может быть, вы сможете повлиять на него, попросить его проявить снисхождение к Джему Мерлину, когда время придет. Он ведь еще молод, не так ли? Он может исправиться, начать жизнь заново. Вам это будет нетрудно сделать, я полагаю.
Он молчал, эта пауза была унизительна: какой неблагодарной дурочкой Мэри должна была ему показаться — просить за человека, ибо он поцеловал ее однажды. Как это чисто по-женски, и как он, видимо, презирает ее. То, что он ее презирает, было очевидно и в доказательствах не нуждалось.
— С мистером
Мэри нечего было сказать. Еще раз этот странный прислужник Бога поразил ее железной логикой и мудрыми доводами. Но внезапный порыв чувства был настолько силен, что она не думала об уместности слов, мысли были только о Джеме.
— Вам не безразлична его судьба, я вижу, — сказал пастор, и было неясно, чего в этой фразе больше: насмешки, сочувствия или упрека, — но он продолжал, не дав ей возможности сообразить, как вести себя дальше. — А если ваш дружок еще к тому же замешан в делах вашего дяди и посягал на имущество и, что еще хуже, жизни своих соотечественников, что тогда, Мэри Йеллан? Вы все еще захотите спасти его?
Его рука, холодная и безликая, легла на ее руку. Оттого ли, что усталость и горе переполняли ее существо, или, понимая, что ее чувство не разумно и теперь обречено, но девушка набросилась на священника с гневной тирадой.
— Я не думала об этом. Можно привыкнуть к жестокости дяди и покорной тупости тетушки Пейшенс; даже нелюдимость «Ямайки» можно переносить без ропота и не думать о побеге. Я не против одиночества. Я даже нахожу мрачное удовольствие в поединке с Джозом Мерлином, иногда мне кажется — я смогу его одолеть рано или поздно, что бы он ни говорил и как бы ни вел себя. Я хотела увезти тетю Пейшенс из «Ямайки», Джоза же выдать в руки правосудия. Потом я бы нашла работу на ферме, мы могли бы жить, как люди, как я привыкла жить в Хелфорде. Но теперь я не могу строить планы и думать только о себе; меня затягивает в капкан, все это из-за человека, которого я презираю, которого я не понимаю и не принимаю рассудком. Я не хочу обычной женской доли, мистер Дэйви, это значит страдать и унижаться всю жизнь. Я не просила Бога о такой жизни. Я не приму ее.
Она уже пожалела о своей несдержанности и сидела, забившись в угол, прижавшись щекой к стене кареты. Было все равно, что он подумает. Священнику должны быть чужды мирские страсти. Он не в состоянии понять ее горе.
— Сколько вам лет? — спросил он неожиданно.
— Двадцать два.
Пастор опять глотнул воздух, отнял свою руку, положил ее на набалдашник трости и задумался. Карета уже выехала из Лонсестона и неслась по высокой местности, переходящей в болота. Ветер не стихал, ливень иногда кончался на время, за низкими тучами вдруг вспыхивала одинокая звезда и тут же исчезала, и из окна кареты уже ничего нельзя было разглядеть, кроме куска серого мрачного неба.
Когда они ехали в долине в пределах города, дождь шел без перерывов, а ветер не так чувствовался за деревьями и горами. На открытом месте преград ему не было, он бушевал и ревел всласть.
Мэри знобило. Она подвинулась поближе к пастору, чтобы немного согреться. Он молчал, но не отодвинулся и смотрел на нее сверху вниз, его дыхание горячей волной согревало ей лоб. Впервые она подумала о нем как о реальном человеке, ощутила, что рядом находится мужчина. Мэри испугалась своей наготы — шаль и платье, мокрое насквозь, лежали на полу у ее ног, ее прикрывал только плед. Когда он снова заговорил, она смутилась, это было так неожиданно, что девушка испытала потрясение.
— Вы молоды, Мэри Йеллан, — сказал он мягко. — Вы напоминаете мне только что вылупившегося цыпленка. Это трудное время пройдет. Такие женщины, как вы, не должны проливать
Первое впечатление от этих слов было такое, будто он пытается ей объяснить ее положение, лично он не придает ее состоянию серьезного значения. Поразмыслив, однако, она удивилась, что он не употребил ни обычных фраз, которыми принято утешать в церкви, не упомянул о пользе молитвы, не произнес имени Бога. Она вспомнила, как в первый раз, когда они ехали вдвоем в карете, он гнал лошадей, натягивая туго поводья, упиваясь бешеным галопом, шепча какие-то непонятные слова. Как тогда, она почувствовала себя неуютно, ибо он делал не то, что от него ожидали, и этим нарушал ощущение реальности и гармонии момента, словно возводил стену между собой и окружающим миром. Среди животных всякое отклонение от нормы подвергается естественному гонению: эту особь либо уничтожают, либо изгоняют из среды себе подобных. Не успев подумать так, она устыдилась своей ограниченности и нехристианского образа мыслей. За что его прогонять? Он не только человек, как все другие люди, но и божий человек; тем не менее она подняла одежду и стала натягивать ее на себя, прикрываясь пледом.
— Так я был прав в прошлый раз, когда обещал, что в «Ямайке» будет спокойно какое-то время? — сказал он после паузы, как бы подытоживая свои мысли. — Повозки с грузом, надеюсь, не приезжали, ничто не нарушало сон спящей красавицы? Хозяину приходилось коротать вечера одному в компании бутылки и стакана?
Его вопрос вернул Мэри к действительности. Она забыла о существовании дяди на целые десять часов. Но, вспомнив, мысленно вернулась в ту ужасную ночь, к последовавшим бессонным ночам и дням, проведенным в одиночестве взаперти. Представила его кровью налитые глаза, пьяную улыбку, нетвердые движения рук, нашаривающих что-то в темноте.
— Мистер Дэйви, — зашептала девушка. — Вы когда-нибудь слыхали о стервятниках?
Раньше она не произносила этого слова вслух и даже не представляла, что сможет его выговорить, таким святотатством оно звучало. Выражение лица пастора было трудно разглядеть в темноте, но Мэри слышала, как он сглотнул.
— Однажды, когда я был еще ребенком, наш сосед рассказывал об этих людях, — сказал он. — Мне было уже достаточно лет, чтобы понимать — ходили слухи, сплетни, которые быстро подавлялись. Кто-то из жителей съездил по делу на северное побережье и передавал ужасы, но ему быстро заткнули рот: старое поколение следило, чтобы на эту тему не распространялись — считалось вызовом для благопристойности и богохульством.
— Я тоже не верила подобным слухам, — вставила Мэри, — спрашивала у матери, но получила заверения, что это все выдумки нехороших людей, человек не способен на такие преступления. Теперь я знаю, что она была не права, мистер Дэйви. Мой дядя такой преступник. Он сам мне признался.
Пастор молчал и сидел, не двигаясь, словно окаменел. Девушка продолжала, не решаясь говорить громче, только шепотом:
— Вся его компания этим занимается: от побережья до берега Тамара, все, кто собирается у него в таверне: цыгане, матросы, жестянщик с выбитыми зубами, лудильщик — все, все. Они убивают женщин и детей своими руками, топят их в море, забивают камнями. Эти повозки с грузом привозят не только табак и бутылки с джином и бренди. Это было бы не так страшно. Они везут награбленное добро, принадлежащее тем, кого они убили. Это проклятое кровавое дело. Вот почему моего дядю боятся все порядочные люди в округе, поэтому для него закрыты все двери, а почтовые кареты пролетают мимо, как бешеные. Все знают, но не могут доказать. Тетя живет в постоянном страхе, что их разоблачат, а дяде стоит только напиться, и он выбалтывает свои тайны на ветер.