Тайфун
Шрифт:
— Ладно, поговорю с Тхатом и другими товарищами. Уверен, что сумею убедить их в твоей правоте, дедушка Ням!
Довольный тем, как провел трудную беседу, Ням спешил в церковь, надеясь порадовать отца Куанга. В храме было прохладно и пусто. Ням прошел в ризницу. Кюре сидел на неубранной постели, закутавшись в одеяло. Ням вежливо поздоровался, кюре не ответил.
— Рад видеть вас в добром здравии, святой отец, — неуверенно выговорил Ням, сбитый с толку неласковым приемом.
Отец Куанг подавил в себе давнюю неприязнь к этому своевольному старику — как-никак деревенский староста, посредник между кюре и прихожанами.
— Проведать пришли, господин староста? Прошу, присаживайтесь, — кюре указал на скамейку,
Выпив чашку чая, предложенного ему отцом Куангом, Ням подробно изложил свои соображения о том, как, по его мнению, нужно бы отпраздновать рождество. Рассказал он и о своем разговоре с Тиепом. Кюре сидел полузакрыв глаза, на лице его, застывшем словно маска, не появилось ни проблеска радости или одобрения. После долгого молчания отец Куанг тяжело вздохнул.
— Очень жалко, что вы прежде не посоветовались со мной. Мое мнение другое: незачем нам устраивать пышные празднества, и рождество — не исключение.
Пораженный Ням даже вздрогнул.
— Как вас понимать, святой отец?
— Так и понимайте! Главное для крестьян — труд, он их кормит, он и приносит радость. Богатых людей теперь в деревне нет, а возлагать непосильные траты на бедняков церковь не вправе. Смирение и скромность прежде всего, уважаемый господин староста!
Во время этой отповеди Ням пришел в себя и даже разозлился, и это придало ему смелости.
— Боюсь, что верующие будут удивлены вашим мнением, святой отец, — возразил он. — Конечно, мы в Сангоае не богачи, но праздник рождества бывает раз в году. Сейчас деревня не бедствует, потрудились мы неплохо, и каждая семья может потратить на праздник несколько донгов… Тем более что все ваши прихожане ждут этого праздника-Кюре был по-прежнему мрачен.
— Если на увеселения у них найдется несколько донгов, то почему их нет на подношения своему храму?! — желчно спросил он.
— Святой отец, вы говорите о другом, и я не хочу обсуждать этот вопрос. Скажу лишь, что дело, наверное, не в одних прихожанах… — Он помолчал и, видя, что кюре выжидает, продолжал: — Отстранившись от участия в празднике, вы, боюсь, оттолкнете от себя многих прихожан, которые пока еще видят в вас своего духовного пастыря… К тому же нам обещали поддержку местные власти.
Кюре неожиданно перевел разговор на другую тему.
— Сплошные огорчения обрушиваются на меня в вашей деревне. Я прибыл сюда исполненный светлых надежд и веры. Мне казалось, что вокруг меня достойные, надежные люди. Но, увы, одни потерпели за веру, других, как нашего друга Хапа, сразил тяжелый недуг, третьи отвратили лик свой от храма и перестали быть истинными ревнителями веры…
Произнеся эту тираду, кюре помолчал, пытаясь понять, произвел ли надлежащее действие на Няма намек, сделанный им. Однако Ням сделал вид, что не понял, о ком идет речь.
— Я знаю, что досточтимый Хап болен, — произнес Ням.
— Да, он был лучшим из моих прихожан. Я томлюсь душой вместе с ним, надеясь дождаться дня, когда его сын, добродетельный отрок Фунг, облачится в сутану.
«Только болезнь и спасла Хапа от тюрьмы», — подумал Ням, а вслух сказал:
— Да, святой отец, все это очень печально, однако не отменяет рождества. Прихожане ждут, что вы примете достойное участие в празднике.
— Опять вы об этом, — недовольно поморщился кюре. — Но я очень болен, меня гнетут всякие заботы — отсутствие щедрых пожертвований на храм, потеря близких мне людей и многое другое, всего не перечесть… Я запомню ваши слова, господин староста, и если здоровье позволит мне, приму участие в шествии… У меня нет нужных лекарств, мне почти нечего есть…
Обрадованный Ням хорошо знал, что от голода кюре уж никак не страдает, однако горячо воскликнул:
— Если вы, святой отец, не пожалеете сил для своих прихожан, то и они отплатят вам любовью, — завтра же у вас будет все необходимое!
Отец Куанг скривился, словно от боли, и неловко потер спину. Лицо его чуть смягчилось, концом разговора он был доволен.
И вот жители селения Сангоай начали готовиться к празднику рождества. Они заготавливали бамбук для факелов, чинили зонты, рисовали ритуальные бумажные деньги, делали цветы. На лекарства отцу Куангу крестьяне собрали сто донгов, и Ням отнес их кюре. В каждом доме готовились к праздничному пиршеству! Волостной комитет, как и обещал Тиеп, внес свою лепту: пригласил из соседней волости самодеятельных артистов. Трудности возникли с церковным оркестром: Нгат заупрямился, не желая выводить своих музыкантов без платы вперед. Пришлось припугнуть музыкантов, сказать им, что можно договориться с оркестром из волости Тыонгдонг, и они согласились играть за десятку на брата.
Весь день двадцать четвертого декабря прошел в суматохе, которой жители Сангоая на своем веку, пожалуй, не видели. С раннего утра дети с вениками в руках подметали улицы и переулки. Парни и девушки сколачивали эстраду для приезжих артистов, устанавливали высокие шесты для флагов. Женщины кудесничали на кухнях. К вечеру все приготовления к завтрашнему шествию были завершены.
И вот наступил день праздника. Никогда еще Сангоай не был таким нарядным. Вдоль улиц через каждые десять метров стояли шесты с фонарями самой причудливой формы — одни напоминали тыкву, другие — бутыль, третьи — связку бананов. На каждом шесте развевались два флага: красный с желтой звездой посредине и бело-желтый. Церковные двери блестели от не успевшей высохнуть краски. На свежевыбеленных стенах церковной ограды пестрели лозунги. Возле эстрады установили столики, на которых грудами лежали бананы, апельсины и другое немудреное угощение. Все было готово. Староста Ням, которого прихожане выбрали распорядителем, носился сломя голову по всей деревне, удивляя односельчан прытью. Одно лишь тревожило Няма — настроение кюре. Получив сто донгов, тот, правда, не жаловался больше на болезнь, но радости особой тоже не выражал.
Ням прибежал домой, переоделся в церемониальное платье, водрузил на голову красивую шапку и степенной походкой направился к церкви. В густых кронах деревьев щебетали птицы, землю заливал свет нежаркого солнца. Все радовалось рождеству.
Ровно в два часа пополудни на церковном дворе ударили в барабаны и гонги. Верующие потянулись к церкви, укрываясь от солнца под большими зонтами. Некоторые несли на длинных шестах изображения богоматери, вышитые на полотнищах. Ням и два его помощника подошли к церковным дверям, чтобы встретить и приветствовать отца Куанга. В десяти шагах от дверей высился помост, заменявший в дни больших праздников кафедру, куда полагалось донести кюре в паланкине. Наконец двери распахнулись и из храма вышел отец Куанг, одетый в праздничную белую мантию. Ням и его помощники пропустили кюре вперед и пошли за ним следом. В голову процессии пристроились крестьяне, выбранные обществом для организации и устройства праздника. Завидев духовного отца, старики и старухи поспешно опускались на колени прямо в дорожную пыль и горячо молились.
Кюре сделал несколько шагов и остановился, не спеша обвел глазами нарядную толпу, стоявшую в благоговейном молчании, оглядел музыкантов и поднял глаза вверх. И тут все заметили, как благостное выражение на лице кюре сменилось гневом, смятением и даже страхом. Святой отец смертельно побледнел, вскинул руки в умоляющем жесте и воскликнул:
— Спаси и помилуй нас, господи, от такого кощунства!
Вскричав эти слова, он отпрянул и начал валиться назад, словно ему отказали ноги. Перепуганный Ням обхватил кюре обеими руками и поддержал его. Но отец Куанг, отмахиваясь, словно перед ним было страшное видение, пятился и бормотал, как в бреду: