Тайга мятежников любит
Шрифт:
Взорвалась вселенная. Илья свалился с продавленного мешка.
Несколько минут жандармский ротмистр сидел неподвижно. Словно оцепенел. Потом извлек обойму, пересчитал оставшиеся патроны. Четыре свинцовых комочка – воевать пока можно. Вздохнул и спрятал пистолет. Ну что ж, все свободны, всем спасибо…
Он отволок Илью в ближайшую канаву, чтобы не мозолил глаза, посмотрел, как идеально вписалось тело в изгиб трещины, покачал головой. Не любил жандармский ротмистр никчемные человеческие жертвы, но если требовала необходимость – убивал, не задумываясь. Осмотревшись, он опустился на колени и развязал тесемки мешка.
– Ну что ж, – пробормотал, – недурственно, недурственно…
Осталась парочка неотложных дел. Он отволок позвякивающий мешок до ближайшего боярышника, сунул в густую траву. Приступил к изучению следов, ведущих от тропы к лесу. Он ползал по траве, уткнувшись носом в землю, как заправский сыщик, сдавленно бормотал: «Интере-есненько, чертовски интере-есненько…» Затем вскочил, извлек пистолет и, глядя под ноги, вступил под полог влажного бора…
Он свалился им на головы – не прошло и сорока минут, – когда эти двое, смертельно уставшие, больные, сделали привал в покатой ложбине. Он спустился, держа пистолет, любезно улыбаясь, и эти оборванцы уставились на него, как на посланца самого Сатаны. Дружно поднялись – даже раненный в ногу паренек оперся на корявую клюку двумя руками, облизал сухие губы. В глазах второго мелькнула обреченность.
– Честь имею, господа-товарищи, – приветливо возвестил Малютин. – Я просто в восторге от слаженности ваших действий. Жандармский ротмистр Малютин – прошу любить и жаловать. Отдал бы честь, да руки заняты, – он покосился на солдатский парусиновый мешок под ногами Субботина. Не соврал мальчишка Кольцов. Ну что ж, как говорят в народе – бог дает денежку, а черт дырочку, и пойдет божья денежка в чертову дырочку…
– Сволочь… – Субботин в отчаянии дернулся, намереваясь упасть ему под ноги, Малютин отступил и засмеялся. Настроение поднималось.
– Пустая тщета, Яков Михайлович. Очень огорчен, что вынужден вас огорчить… – Малютин панибратски подмигнул.
– Ты кто такой, черт тебя подери? – прохрипел чекист, неприятно пораженный, что его в этой тайге знают. Впрочем, поражен он был не только этим.
– Так я же представился, – удивился ротмистр. – Верноподданный дворянин, неподатное сословие… В ссылке гостить изволили, Яков Михайлович? За организацию подпольной типографии в Петербурге и прочую антиправительственную деятельность в пользу партии проходимца Ульянова-Бланка? Не сиделось вам, однако, в ссылке – порезвиться хотелось, погеройствовать, покуда кровь молодая кипит. Нападение на купца Малашкина в Слюдянке – чьих рук дело? Ограбление коммерческого банка в Верхнеудинске – четверо злодеев в масках ворвались, убили двух жандармов и скрылись на поджидавшей их пролетке. Доказать-то не смогли, обидно, но наблюдали мы за вами, Яков Михайлович, весьма скрупулезно. Жаль, эпоха изменилась. Сняли с вас судимость, сели вы в поезд – и к своим паханам, в бунтующий Петроград… Увы, мы люди маленькие, незаметные, немногое в наших силах. Николай еще добавил, со своим повелением: «Ни кнутов впредь, ни заплечных мастеров никому не показывать». Додумался, гуманист. Вот и попрятались охранители, либерализм развели – пожалте-с, результат. Прошлый век без смут пережили, а в нынешнем – сразу две и с самого начала. Первую-то выдержали, а вот вторую… Но ладно, Яков Михайлович, ничего, избавила нас революция от студня на престоле…
Он сделал паузу в обличении царизма, добродушно улыбнулся (он умел, когда надо). Чекисты угрюмо молчали. «Злые люди ставят сети, гибнут жены, плачут дети», – всплыло невесть откуда.
– Занимательная лекция, – проворчал Субботин. – Я вспомнил тебя, Малютин. Не отличался ты в работе терпимостью к арестантам. Кто замучил Сашку Бекшерева? Всего лишь за то…
– Что
– Послушайте, – раненый боец выстрелил глазами в Субботина, потом опять уставился на пистолет, – чем болтать без толку, мы могли бы договориться…
– Договоримся, – согласился Малютин, выбрасывая руку с пистолетом. Пуля пробила грудную клетку, и сердце биться перестало. Петруха рухнул навзничь. Уставился в небо пронзительно-щемящим взором.
– Скотина… – Субботин сплюнул и прямо на глазах начал чернеть. Малютин пожал плечами. Он всегда считал, что трое способны хранить секрет, если двое из них мертвы.
– Где коллекция Шалимова, Яков Михайлович? – Он сместил прицел и разом скинул нарочитое добродушие. – Поверьте, у меня достаточно возможностей, чтобы превратить остаток вашей жизни в ад. Итак, вопрос повторяется – где коллекция Шалимова?
Субботин смотрел на него исподлобья, не открывая рта. Скончалась надежда в уполномоченном товарища Менжинского. Предсмертная усталость заливала негнущиеся члены.
– А какой мне резон тебе говорить об этом, Малютин? Ты же все равно меня пристрелишь… Так стреляй сразу – все равно ничего не скажу.
– Пристрелю, Яков Михайлович, – согласился ротмистр. – Но пристрелю одной пулей, деликатно, с чувством глубокого уважения и никоим образом не вызову вашего неудовольствия. Зачем вам муки перед смертью? Кстати, как вы относитесь к запаху жареных ног?
– Да стреляй же! – зарычал Субботин. – Не добьешься ни хрена, Малютин, не тяни резину…
«А ведь боится бравый комиссар, – вник в терзания Субботина ротмистр. – Интересно, его когда-нибудь пытали? Да черта с два его пытали. Даже не угрожали. Если что и пережил – то пару драк с благородным финалом «лежачего не бьют». Он может не бояться смерти, но учиться не бояться боли Субботину было негде, да и незачем. Попадись он в пятом или шестом году, всякое случалось, но он попался в двенадцатом, после Ленского расстрела – приисковые не хотели есть бычий член, а Субботин, оказавшийся поблизости, пояснял это массам. Был арест, вежливые допросы, отдельная, не столь уж гадкая, камера, неограниченные передачи с воли. Суд, адвокат, оплаченный из партийной кассы, минимальный приговор, допустимый гуманным Уложением о наказаниях. Отдельный закуток в «столыпине», конвоиры бегают на станцию – выполнять заказы узника. Деньги ему передавали. Вполне приличный Иркутск, съемная квартира на Портовой. С прислугой, правда, туговато, но это уж совсем барство…»
Он сбил его с ног одним ударом – Субботин не ожидал такого подвоха. Выхаркнул кровь изо рта вместе с отломившимся зубом, застонал от боли. Сделал попытку приподняться, опираясь на руку.
– Стреляй, не мучь…
– Да нет, дружище, мы пойдем другим путем… – В пистолете оставались три патрона, он выстрелил Субботину в правое запястье. Чекист свалился на спину, завопил от боли. Неприятные ощущения, можно представить. Он терял сознание от боли.
– Где коллекция, Яков Михайлович, не вынуждайте усугублять – ни вы, ни я этого не хотим.
– Да пошел ты…
Он схватил его за плечо простреленной руки, резко вывернул – Субботину пришлось перевалиться на живот. Надавил коленом на второй от шеи позвонок, одновременно захватил запястье здоровой руки и с силой его провернул. Не сказать, что он получал от этого удовольствие.
Мучительный стон, исторгнутый полуживым человеком, взмыл к кронам деревьев:
– Убей, падла-ааа…
Он приставил пистолет к уху, вывернув мочку. Со лба хлестал пот. Он чувствовал, что и сам скоро может лишиться сознания.