Тайга шумит
Шрифт:
— Выходит, я ему должен сам везти? — усмехнулся Верхутин.
— Вот-вот, — обрадовался Павел и прикурил от поданной спички. — В сквозных звеньях не пять-восемь человек, а десять-пятнадцать. Сюда войдут и трактористы. Расстановка людей примерно такая же, но дрова, рудстойку [2] и прочее вы в поленницы не складываете. Значит…
— Экономятся время и сила? — понял Верхутин.
— Верно. А когда приезжает тракторист, сучкорубы быстро грузят прицеп тем, что
2
Рудстойка — лес идущий, для закрепления шахт.
— Выходит, обязанности навальщиков станут выполнять сучкорубы и обмана уже не будет. Одну и ту же поленницу второй раз приемщику не сдадут…
«Как будто дело стоящее», — думал Верхутин, глядя на схему. Потом спросил:
— А вы, Павел Владимирович, директору говорили?
Павел сделал рукой пренебрежительный жест.
— Говорил… Правда, разговор был неофициальный. Сделайте, мол, схему, расчеты, что бы все видно было, что да как, тогда и поговорим. А то перестроишь, а ничего не выйдет, леспромхоз и так еле-еле в план укладывается…
Верхутин хмурился, и трудно было понять, кого он осуждает; Верочка покраснела, окинула Павла враждебным взглядом.
«Отец прав, — думала она, — разве можно принять какое бы то ни было предложение, не взвесив и не обдумав его!..»
Вдруг раздался встревоженный крик:
— Верху-утин!.. Нет ли у вас бинта или чистой тряпки?
— Что случилось? — встрепенулся Павел, быстро поднимаясь и идя навстречу подбегавшему лесорубу.
— Павел Владимирович… ногу… топором ногу у нас в звене один разрубил…
— Ногу? Как?
— А так… Обрубал сучки, а ногой уперся в ствол. Ударил по сучку, а сучок-то гнилой, и по ноге ниже колена…
— Сильно разрубил? — вмешалась в разговор Верочка.
— Си-ильно! Кровищи больно много.
«И у меня нет бинта, что делать?» — с отчаянием подумала девушка, ругая себя за оплошность.
— Вот что, парень, — сказал Павел, — беги в конторку, там аптечка… кажется есть бинты…
Верочка, растолкав сгрудившихся над лежащим человеком лесорубов, опустилась на колени. Рана была глубокой.
— Дайте веревку или ремень, — резко сказала она, — кровотечение остановить надо, а не смотреть!
Лесорубы засуетились, кто-то подал кусок шпагата. Верочка, сложив его вчетверо, скрутила, наложила жгут. Кровотечение прекратилось. Принесли бинт, Заневская наложила повязку.
— Павел Владимирович, носилки есть?
— Один бинт да градусник на весь лесоучасток…
— Тогда надо позвонить в больницу, чтобы выслали транспорт и носилки. Где у вас телефон?
— Директор все обеща-ает, — подчеркнул Павел, — его сюда провести… Можно позвонить с лесобиржи. Но там надо просить железнодорожную станцию, вызвать
«Опять директор виноват!» — рассердилась Верочка и со злостью посмотрела Павлу в глаза. А вслух сказала:
— Все равно, идемте звонить!
Они вышли на магистральную дорогу и направились к бирже.
— Вера Михайловна, хорошо было бы, если бы вы выделили нам носилки и на каждое звено — по аптечке, — предложил Павел, поглядывая на сердитое лицо спутницы. — Да людей бы научили оказывать пострадавшему первую помощь…
— Спасибо, что надоумили, — обрезала Верочка, досадуя, что не подумала об этом сама.
Павел удрученно вздохнул и замолчал. Верочка, искоса глянула на его расстроенное лицо и, краснея, отвернулась: ей стало стыдно за свою резкость.
8
Деревья темнели. Теряя очертания, они сливались в черную стену, изрезанную по верхней кромке то зубцами еловых вершин, то кружевом возвышающихся на опушке берез, то лапами ветвистого кедра или лиственницы.
Верочка сидела у накрытого стола перед распахнутым окном. В руках она держала книгу, но смотрела куда-то в даль, в темноту.
«Ехала сюда, мечтала лечить людей, — думала она, — предупреждать болезни, а столкнулась с подхалимством, насмешками. А сколько трудностей впереди! Справлюсь ли?..»
Верочка улыбнулась, мечтательно подняла глаза.
«Вот выстроят новую больницу, образцовой ее сделаю, порядок наведу в общежитиях, столовой. Буду читать лекции. Обеспечу лесоучастки аптечками, обучу лесорубов оказывать первую помощь… А я зря сегодня нагрубила Леснову, — вспомнила она. — Но зачем он во всем винит папу?.. А телефон?»
Вошла неслышными шагами Любовь Петровна. Поставила на стол сковородку и, обняв дочь, заглянула в глаза.
— Ты что-то грустишь? Не заболела ли? — с тревогой спросила она. — У меня есть прошлогоднее варенье из малины, ты попей с ним чаю…
Верочка потянулась к матери, прижалась щекой к ее лицу.
— Спасибо, мамуля, но я не больна. Просто… устала за день.
Распахнулась дверь, в комнату вошел сияющий Заневский.
— Поздравляю, дочка, с боевым крещением, молодчина!
— Какое крещение, папа?
— Не скромничай, все знаю! — любовно глядя на нее, сказал Заневский и сел напротив.
Стул жалобно заскрипел под его тяжестью.
— Сижу, значит, в кабинете, а ко мне начхоз, — весело щуря маленькие карие глаза, начал он. — Вспотел, очки на нос сползли, галстук в сторону съехал. В глазах — отчаяние. Что случилось, думаю? А он с жалобой. Мол, что делать, ваша дочка столько беспорядков нашла, столько приказаний отдала, что я и голову потерял. Где, дескать, все достану?!
— А ты что? — подалась к отцу Верочка.