ТАЙЛАНД — СТРАНА БЕЗ ТАЙН? ТАЙСКАЯ ПРИРОДА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Шрифт:
Комната была совершенно пустой. У входа в домик полагалось снимать обувь и стоял столик с термосом, вареньем и еще чем-то, с надписью: "Не берите больше, чем вам нужно". На двери висело расписание: в 6 завтрак, с 7 до 12 медитация, в 10 вечера можно отходить ко сну. И еще много разных правил, которые я не запомнила, поскольку они выглядели само собой разумеющимися. Режим этот внутреннее соблюдался самими медитирующими, потому что внешних мероприятий не было никаких. Не знаю, имело ли какое-то отношение к их медитации ритуальное пение монахов на вечерней и утренней заре: традиционный глубокий и низкий горловой звук речитатива буддийских мантр — или достаточно было самой атмосферы Дой Сутепа.
В этом монастыре под открытым небом, как и в домике для иностранцев, с его осторожной тишиной молчания, несомненно возникает очень медитативное состояние. Я чувствовала очень коллективный поток мысли. И это медитативное состояние монастыря столь ускорило ментальные процессы, что я почти пожалела, что рядом с монастырем не было какого-нибудь более земного места для отдыха, где сознание могло бы постигать что-либо в одиночестве. Ночью лавина мыслей на гране сна и яви пронеслась с такой быстротой, что я почти ничего из них не запомнила, кроме подтверждения своих смутных образов рождения души, которую формирует не одна, а несколько духовных сущностей что называется "сверху" — телесно-генетического базиса, который закладывают родственники.
Если долго путешествовать по буддийским святыням, естественно рождается желание постичь закон причинности. Пока мы ездили в автобусах по горам, у меня возникали мысли о рождении единой души многих людей, каждый из которых исполняет в ней разные функции, подобные функциям органов в теле. Я вполне могла представить родителей ногами, нас с супругом — руками, а детей — двух-головой головой такого существа. В древнем мире считались очень важны отношения между родственниками, разрушенные современным обществом. Дедушки и бабушки, дяди и тети, братья и сестры, шурины и невестки конструировали тот мир, в котором жил древний человек. Ныне их неформальные эмоциональные связи провалились куда-то в сферы генетики, до которой нелегко добраться. Они исчезли для общественного сознания, и их с трудом можно довести до ума. Более привычное сегодня представление: механизмы общественного взаимодействия объединяют людей в цепочки, и когда эти цепочки замыкаются, получается такой организм (это не моя идея, у многих она есть: у русского философа Лосского или у Кастанеды).
И еще я думала о том, что параллельность процесса мысли у людей, которым дано любить: подобная длинным параллельным драконам лестниц у входа в монастырь Дой Сутеп и другие храмы Таиланда — дает возможность осуществиться их мечтам и делам, и самым сокровенным задачам, скрытым в глубинах их души. Дела людей — их дети, рожденные покоем, как говорит одно из неканонических Евангелий христианства. Параллельный процесс слияния душ формирует душу ребенка, как воля наделяет будущий мир судьбой, ощущение единства с Богом определяет будущее счастье. Люди мыслят параллельно, происходит их встреча — это свершение любви порождает дела-детей. И мне тоже нужна встреча — без страданий, в более высокой реальности разума.
Но поскольку мы обычно слабо понимаем мысли, не поддерживаем задачи друг друга, не мыслим и не чувствуем параллельно всю конкретику процессов, то "снизу" идея-ребенок формируется как уродливое чудовище, с недоразвившимися теми или другими органами. Соответственно она и воплощается — или не воплощается: или ее должны доводить до совершенства высшие силы, бессчетное количество лет, пока ее жизненные функции доразовьются, как надо, — или мы сами корректируем ее недостатки своей судьбой. Что и говорить про ужасы истории!
В монастыре мы выспались, конечно, хорошо. Может, для моих задач мне и не надо видеть механизмы устройства мира — подумала я. А может, полет (как показывает фильм советских времен "Цирк"), лучше удается на голодный желудок (спираль которого тоже служит трубой разгона энергии, если говорить о полете мысли). Буддийские защитники не стали пугать меня моими проблемами.
И моя душа только краешком цепляла представление о будущем мире, которое у меня возникало и раньше, что люди способны видеть, слышать и чувствовать гораздо эмоционально полнее, и в этом случае они будут напрямую понимать животных, птиц и потребности окружающей среды. Представление о восприятии будущего — которым на другом витке истории обладало прошлое, если перевести на рациональный язык абстракций. Настоящее, со всем его разветвленным языковым и бытовым богатством, лишь центрирует человека на себя и свои проблемы. Прошлое обладало более целостным взглядом на реальность, раз оно было способно создавать великие мифы о творении, к которым обыденное сознание до сих пор не имеет правильного ключа. Потому оно подобно индийскому образу золотого века, который некогда был и скоро наступит вновь, после катаклизмов нашего темного времени Кали-Юги. Тогда люди не поклонялись богам, а видели их в себе и друг друге, но потом забыли о своей божественной природе. Буддизм явился самым прямым и непосредственным выразителем этой древне-индийской идеи.
Утром мы послушали звучание буддийских мантр, еще раз обошли монастырь, сошли с горы по лестнице вдоль длинных драконов-перил и вышли к автобусной остановке. Микроавтобус спускался с гор, извилисто-красивой дорогой — а я смотрела на природу и воспринимала мир — все еще с высот буддийского монастыря: как игру сознания.
Я воспринимала мир как игру сознания чисто умозрительно: почти без ощущений (кроме ощущения голубого света и радости) и без образов (кроме динамики кругового процесса и городов, охваченных этим мягким процессом преобразования — где-то там внизу). Я четко видела только одно: все состояло из сознания и только оно видоизменялось. Я знала, что это индийская концепция и что совершенно неслучайно я вижу ее так именно после буддийского монастыря — может, в русском монастыре в таком приподнятом и очень спокойном настроении я увидела бы что-нибудь другое. А на научной конференции — третье. Но это не снижало чувства достоверности того, что так все и есть. И радости восприятия этого воздушного, голубого мира, на фоне горных пейзажей, которые я наблюдала из ехавшей вниз по серпантину маршрутки.
Мне нечего тут рассказать, потому что у меня не возникло вопросов к этому голубому миру — все было и так ясно. Сознание было материей: материалом творения и преображения. Кто же тогда играл этим представившимся мне процессом? Если бы меня спросили, я бы ответила, что смерть. А если бы спросили, что же хорошего в смерти? я бы сказала: то, что ее нет. Ничто преображало города, и его не было. Все что есть, существует всегда: совсем как сознание, всплывающее из памяти и погружающееся в нее вновь, которое ничто не может уничтожить. Философская классика, одним словом! Абстракция из абстракций.
Но вместе тем душа страшилась высоты своей конкретной человеческой миссии: понять которую, вероятно, нельзя, покуда ее боишься. Когда при возвращении из монастыря в город силы небесные заодно решили показать мне мою конкретную человеческую задачу — тело повело себя из рук вон плохо. Ноги подкашивались в предчувствии того, что я могу сейчас узреть эту свою божественную миссию. А может, это на них так повлиял спуск с горы вниз. — В любом случае, функция Урана, связанного с голенями и отвечающего за зрение — и за духовное зрение и видение будущего, давала сбой. И потому увидеть свои человеческие дела я не могла. Сердцу очень хотелось отсрочить это понимание, и я пошла ему навстречу, чтобы не нарушать гармонии поездки.
А может, высшие силы нарочно заставляют человека вслепую искать свой путь: свою божественно-творческую задачу, чтобы по дороге в небеса он проделал как можно больше земной работы? Зато я очень ощутила поддержку каких-то мне неподвластных сил. На сей раз ангелы подхватили меня под руки, просто чтобы я не упала, но я довольно быстро пришла в себя и освободилась, и стала сама распоряжаться собой. (Так что я вполне сочувствую западным фильмам про ангелов — хотя, как рациональный человек, в них и не верю. Я вообще ни во что не верю, пока не увижу смысла явления, на современном ясном уровне. Может, это те силы, что сформировали мою душу: может, души тех, кто когда-то любил меня, слившиеся с моей силой своего притяжения, во время моего полета образовывали крылья моих рук? Но кто из людей: близких и ныне живущих мог быть сейчас со мной? Друзья из рассказа — так это фантомы, с кем я давно не общалась. Муж — но я не чувствовала его души рядом с моей, я только верила, что она рядом.)