Тайна 21 июня 1941
Шрифт:
Так вот. Если говорить именно об этом времени, то знаменитые и привычные утверждения о сталинской нетерпимости к чужому мнению (опять же, не касаясь вопросов политики) — это миф.
Думаю ясно, что приведенные в упомянутой статье примеры несколько иначе освещают утверждения в том, что Сталин, принимая решения, игнорировал чужое мнение.
Что он считал свое мнение непогрешимым. Что он не знал сомнений.
Выводы, следующие из предложенного в статье материала, опровергают, насколько я понимаю, представления
При этом я хотел бы еще обратить внимание на одну характерную черту личности Сталина, о которой речь ещё не шла.
Его осторожность.
Давайте вспомним. Поддержав Исакова в вопросе зенитной защиты линкора, он сделал это не полностью.
Поддержав Ветрова и Кошкина в вопросе преимуществ чисто гусеничной схемы, он не поставил все безоглядно на гусеничный А-32, но предложил разрабатывать его параллельно с колесно-гусеничным А-20.
Это только на этих примерах. А сколько их еще, подтверждающих постоянную сталинскую осмотрительность.
Кстати, те же постоянные настороженность, бдительность, подозрительность — они оттуда же, из его осторожности и осмотрительности, только в гипертрофированном виде.
Всю свою жизнь он был не просто расчётлив. Он был трижды расчётлив.
Нас же силятся убедить в том, что в вопросе, судьбоносном для страны, Сталин проявил просто картежный какой-то, безоглядный авантюризм. Что ему просто-напросто ПОНРАВИЛСЯ некий «югославский вариант».
Это Сталин-то. Да, жёсткий и зачастую жестокий. Да, безжалостный.
Но одновременно расчётливый. Все время расчётливый. Осторожный. Подозрительный. Ко всем и КО ВСЕМУ подозрительный.
Не стыкуется это с подлинным Сталиным. Не срастается.
Вот и давайте попробуем разобраться в том, что же случилось в советском руководстве накануне войны.
На самом деле.
Частенько задаётся вопрос: чем занимался Сталин накануне войны? Задаётся часто в том смысле, что ничего полезного не предпринимал.
И почва для таких вопросов имеется.
Дело в том, что мы и в самом деле почти ничего не знаем, чем занималось руководство СССР накануне войны. А не знаем, потому что об этом почти ничего не публиковалось в послесталинское время. В то самое время, замечу, когда живы ещё были многочисленные свидетели. Те самые, кому было что сказать по этому вопросу.
Сегодня их, к сожалению, нет. Поэтому и приходится реконструировать события по небольшому количеству отрывочных сведений, случайно сохранившихся к сегодняшнему дню.
И задам я один вопрос.
А почему, собственно?
Нет, то, что при Сталине об этом ничего не было известно, это как раз понятно.
У него все было — тайна. Все было — секретно.
А вот дальше непонятно. При Хрущёве, потом Брежневе и далее.
Ведь известен весь набор обвинений Сталину (я имею в виду за начало войны).
Звучал этот набор когда-то громче, когда-то тише. Но звучал всегда.
Только при всем при этом неизменным оставалось одно обстоятельство. Полное молчание о конкретных действиях Сталина накануне войны. Я имею в виду самый канун. Скажем, последнюю неделю перед войной.
Они-то, послесталинские, почему молчали по этому поводу? Начиная с Хрущева?
Хорошо. Сталин ничего не делал перед войной для обороны страны. Ну, так покажите его усилия по прополке буряка (как считают некоторые). Или еще какой там ерундой Сталин занимался, вместо того, чтобы…
Тогда ведь живы были современники и очевидцы тех событий. И можно догадаться, что нашлось бы немало свидетелей, припомнивших все глупости, что Сталин сделал или умности, что Сталин не сделал в самый канун войны.
Скажем, примерно так: «20 июня Сталин меня вызвал и приказал заняться дурацкими вопросами. Я предлагал ему совсем другое (перечисляет: первое, второе, третье), но этот тупой мясник со мной не согласился». Пусть так, пусть даже без ссылки на документы. Как любил вспоминать маршал Жуков.
Вместо этого — молчание. Полное и абсолютное.
Полувековое.
Не странно?
Возьмем того же Жукова.
Его воспоминания легли в основу (или строго придерживались) официальной советской истории Великой Отечественной войны.
Канонической, можно сказать, её версии.
И хотя сейчас видно, после опубликованных сравнительно недавно документов, что немало в этой книге, мягко говоря, неточностей, не будем спешить от нее отмахиваться.
Дело в том, что этой книге придавалось особое значение в системе советской пропаганды.
С которой она, естественно, совпадала на 100 процентов.
Завиральный обычно Резун, в этом случае, кстати, совершенно справедливо подметил, как правились и изменялись эти воспоминания в изданиях, вышедших уже после смерти Жукова. Понятное дело, кем правились.
Так что в конечном итоге получилось это детище как самого Жукова, так и ЦК КПСС. Совместное.
То есть, всё, что Жуков о войне в своей книге сказал, было высочайше утверждено и одобрено. Или высочайше за него дописано после его смерти.
Но тогда уж, если о чем-то важном и интересном о войне в ней НЕ СКАЗАНО, то будьте уверены, это не забывчивость. Это интерес.
Общий.
Как Жукова. Так и ЦК КПСС.
Давайте тогда посмотрим, как же проявил себя этот интерес на практике. Перед читателями. На поверхности, так сказать.