Тайна болезни и смерти Пушкина

Костин Александр Георгиевич

– Посмотрите на эти черты, – воскликнул тотчас Дантес, – похожи ли они на господина Пушкина?

Размен невежливостей остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и едко. Скажет, бывало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким, добродушным, детским смехом, выказывая два ряда белых, арабских зубов».

Дантес открытым текстом назвал Пушкина обезьяной, чего вполне достаточно было, чтобы вызвать его на дуэль, но Пушкин не возмутился и не потребовал удовлетворения. Пушкин вызывал своих «обидчиков» и по более мелочным причинам, вспомним хотя бы «дуэльную историю» с тем же графом Соллогубом, который по прошествии менее чем полугода готов оказать Пушкину услуги в качеств секунданта.

То, что автором «пасквиля» является сам поэт, вытекает из его же письма графу Бенкендорфу от 21 ноября 1836

года, ранее цитированного нами. Но вот какая деталь этого письма, ускользнувшая от внимания пушкинистов, яростно оспаривающих эту версию, весьма занимательна: «…Я занялся розысками. Я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма, запечатанного и адресованного на мое имя под двойным конвертом. Большинство лиц, получивших письма, подозревая гнусность, их ко мне не прислали».

Тут, что ни слово, то и признание Пушкина в своем авторстве, мало того, он невольно раскрывает «технологию» изготовления и рассылки «пасквиля».

Если «пасквиль» изготовил анонимный враг Пушкина, то почему он уверяет Бенкендорфа, что таких писем всего то 7 или 8? Какое такое расследование («розыск») он сумел организовать, чтобы выйти на эти цифры? Почему он полагает, что эти 7–8 писем были отправлены в один день? Может, аноним их рассылал не один день, может, продолжает их распространять среди недоброжелателей Пушкина, а не только среди тех, кто, «подозревая гнусность», переслал их Пушкину или уничтожили, сообщив об этом ему? Наконец, откуда поэту известно, что все письма изготовлены и разосланы под двойным конвертом? Благо, что это письмо (Бенкендорфу) не было отправлено адресату. Сыщики III-го отделения моментально бы вычислили авторство самого поэта по этим фразам его фактического самопризнания.

И как же вовремя подоспели эти письма с «дипломами рогоносца»? Даже самому Пушкину это стало как бы в диковинку, о чем он пишет барону Геккерну-старшему от 17 (21) ноября 1836 г. в неотправленном письме: «…Признаюсь, я был не совсем спокоен… <наблюдая за поведением Дантеса в отношении его женых Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма КСТАТИ вывел меня из затруднения; я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим…»

Какие еще доказательства нужны Б. Сарнову, который авторитетно заявил, что «фактов, подтверждающих эту гениальную догадку… никаких. Только соображения»? Безусловно, не всякому дано «соображать» подобно академику Петракову, но каких «фактов» добивается оппонент, – что ли дневниковую запись Николая I ему подавай; где расписано: когда, где и сколько раз? В том-то и дело, что в этих делах все сокрыто и лишь сопоставлением косвенных обстоятельств можно как-то приблизиться к раскрытию подобных тайн. Но это не каждому под силу, Б. Сарнову в том числе (это вам не «Империю зла» разоблачать).

Однако, как бы в угоду Б. Сарнову, пишущему, по выражению В. Козаровецкого, «…на редкость с омерзительным душком» неутомимым исследователям тайны последней дуэли Пушкина удалось найти один такой «факт», а именно – признание самого поэта в написании дипломов рогоносца.

Итак, в-пятых, Пушкин лично признался в авторстве «дипломов рогоносца» и завещал Петру Александровичу Плетневу, чтобы он в своих мемуарах отразил этот факт. Вот что пишет Плетнев к Я.К. Гроту от 24 февраля 1842 года по поводу написания мемуаров: «Надеюсь, что в поздней старости (если увижу ее) буду жить иначе с моею дочерью, которая сделается секретарем моим и другом. Вот пора комментариев моих на сочинения друзей и пора записок собственно моей жизни. Последнее мне завещал Пушкин у Обухова моста во время прогулки за несколько дней до своей смерти. Он говорил со мною о судьбах Промысла, выше всего ставил в человеке качество благоволения ко всем, видел это качество во мне, завидовал моей жизни и вытребовал обещание, что я напишу свои мемуары».

Эта встреча у Обухова моста произошла буквально за неделю до дуэли. Гуляя по городу с Плетневым, Пушкин рассказал ему о «дипломе рогоносца», о чем Плетнев для памяти написал записку, которая была обнаружена через 160 с лишним лет при следующих обстоятельствах. Уже упоминаемый нами автор статьи «Судное дело», опубликованной в журнале «Народное образование» (2004, № 5), Андрей Лисунов пишет: «Несколько лет назад один из моих знакомых, владелец небольшого букинистического магазина и любитель русской словесности, зная, что я серьезно занимаюсь историей литературы XIX века, принес мне последнее прижизненное издание пушкинского «Онегина» 1837 года. Само по себе явление этой миниатюрной книги казалось чудом, но в ней хранился еще и сложенный вдвое пожелтевший листок, который особенно заинтересовал моего знакомого. В нем было написано:

«У Обухова моста, о судьбах Промысла. П. говорил, что как бы он не шутил с судьбой, судьба шутит злее. Составить мистификацию – на манер «диплома рогоносца», припугнуть приятелей, которые не верили, что N (здесь было затерто. – АЛ.) лезет к нему в душу и постель. Разослал в конвертах. А все оказалось правдой – жена в слезах, приятели испуганы. Как им сказать, что все шутка. Меня он пропустил, потому что я человек благоволения – и все пойму».

Кто писал эти строки и ком речь? Букинист считал, что ему посчастливилось найти записку Плетнева с описанием его встречи с Пушкиным на Обуховском мосту. Я не смог ни разубедить, ни уверить его. Он ушел, унося свой ценный груз, с тем, чтобы вскоре покинуть страну, а я с тех пор стал временами возвращаться к его догадке и задаваться вопросом: возможно ли такое, чтобы поэт написал на себя анонимку?»

У нас нет никаких причин не доверять А. Лисунову, что такое событие имело место быть. Мало того, нет никаких сомнений в том, что это именно памятная записка Плетнева, составленная по «горячим следам», поскольку такие ключевые слова, как «Промысел» и «качество благоволения», фигурирующие в письмо к Гроту и в записке, однозначно свидетельствуют, что перед А. Лисуновым был самый настоящий подлинник записки Плетнева. А что стоит фраза «как бы ни шутить с судьбой, судьба шутит злее», ее Плетнев воспроизвел дословно, ибо пропустить сей шедевр было бы большим грехом. Будь эта фраза опубликованной в письме к Гроту – она давно вошла бы в сокровищницу крылатых пушкинских экспромтов, а сама записка диплома рогоносцева стала бы неопровержимым доказательством авторства Пушкина.

В этой записке самого А. Лисунова смущает то, что Пушкин затеял рассылку «дипломов» как бы ради шутки, встряхнуть хотел своих друзей, которые в упор не видели его мук ревности к государю. И понять А. Лисунова можно, действительно, хороша «шутка», стоившая жизни «шутнику». Не найдя никакого объяснения пушкинской «шутке», А. Лисунов и в самом деле «поверил» Пушкину: «…Между тем Пушкин если не писал, то вовсе не анонимку, а полный иронии «шутовской диплом» и распространял его не среди незнакомых людей, а в дружеском кругу. А значит, для скандала этот документ не предназначался. Во всяком случае, наличие двух имен в «пасквиле» – Нарышкина и Борха – заставляет так думать.

Скандальная репутация четы Борхов была известна всему светскому Петербургу, и без сомнения, не раз подвергалась насмешкам в карамзинском кружке. И надо же случиться, что выезжая на дуэль, поэт и Данзас встретили карету Борхов. Пушкин сказал другу: «Вот две образцовых семьи (франц.) – и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, прибавил: – Ведь жена живет с кучером, а муж – с форейтором» [200] .

Друг поэта, не посещавший великосветских салонов, все равно ничего не понял: что за мысли перед смертельной схваткой?! А вот любой член карамзинского кружка живо отреагировал бы на шутку! Только зачем поэт заговорил о человеке, подписавшем «диплом рогоносцев», не показалось ли ему случайная встреча напоминанием Провидения о неудачной мистификации, с которой начался путь на Черную речку? Бывают странные сближения…».

200

Форейтор (нем. Vorreiter, от ог – впереди и Reiter – всадник), верховой, сидящий на одной из передних лошадей, запряженных цугом.