Тайна булгаковского «Мастера…»
Шрифт:
«Но мужества во мне теперь больше, о, гораздо больше, чем в 21-м году. И если б не нездоровье, я бы твёрже смотрел в своё туманное чёрное будущее».
27 октября к тревожным ноткам прежней безысходности добавилась новая порция мнительности:
«В душе – сумбур. Был неприятно взволнован тем, что, как мне показалось, доктор принял меня сухо. Взволнован и тем, что доктор нашёл у меня улучшение процесса. Помоги мне, Господи».
Впрочем, жизненные неприятности не помешали Булгакову в тот
«Сейчас смотрел у Сёмы гарнитур мебели, будуарный, за очень низкую цену – 6 червонцев. Решили с Тасей купить… Иду на риск – на следующей неделе в „Недрах“ должны заплатить за „Д[ьяволиад]у“».
Но уже через день в дневнике вновь появилась тревожная запись:
У меня в связи с болезнью тяжёлое нервное расстройство, и такие вещи меня выводят из себя».
Вскоре Булгакова посетил врач:
Недавно ушёл от меня Коля Г. Он лечит меня».
Коля Г. – это Николай Леонидович Гладыревский, приятель ещё с киевских времён. Это он в первые дни пребывания Булгакова в Москве приютил его и его жену в студенческом общежитии.
В тот же день (6 ноября) дневнику было доверено ещё одно откровение, звучавшее как заклинание:
«… в литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я больше не вернусь…
Сегодня, часов около пяти, я был у Лежнева, и он сообщил мне… что „Нак[ануне]“ всеми презираемо и ненавидимо. Это меня не страшит. Страшат меня мои 32 года и брошенные на медицину годы, болезни и слабость. У меня за ухом дурацкая опухоль… уже два раза оперировали. Из Киева писали начать рентгенотерапию. Теперь я боюсь злокачественного развития. Боюсь, что шалая, обидная, слепая болезнь прервёт мою работу…
Я буду учиться терпеть. Не может быть, чтобы голос, тревожащий меня сейчас, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним – писателем.
Посмотрим же, и будем учиться, будем молчать».
Между тем происходившие в стране события молчанию не способствовали. Мало того, что о болевшем Ленине практически ничего не сообщалось, в конце первой декады января 1924 года в печати появилось сообщение о внезапной и не менее загадочной болезни другого вождя – Троцкого. Булгаков записал в дневнике:
«Сегодня в газетах: бюллетень о состоянии здоровья Л.Д. Троцкого.
Начинается словами: „Л.Д. Троцкий 5-го ноября прошлого года болел инфлуэнцей…“, кончается: „отпуск с полным освобождением от всяких обязанностей, на срок не менее 2-х
Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть он ей поможет».
Поражает точность диагноза, поставленного «лекарем с отличием» происходившим в стране событиям.
А между тем Булгакову уже собиралась улыбнуться удача. Об этом свидетельствует дневниковая запись от 25 февраля 1924 года:
«Сегодня вечером получил… свежий номер „Недра“. В нём моя повесть „Дьяволиада“».
Литературная общественность страны Советов встретила сатирический опус Михаила Булгакова спокойно. Повесть никого не потрясла и из равновесия не вывела. И специальных критических статей, посвящённых разбору «Дьяволиады» в печати не появилось. Лишь в мартовском номере журнала «Звезда» промелькнуло небольшое упоминание, в котором говорилось:
«И совсем устарелой по теме (сатира на советскую канцелярию) является „Дьяволиада“ М.Булгакова, повесть-гротеск, правда, написанная живо и с большим юмором».
Ни коварных намёков, ни чересчур дерзких подтекстов рецензент не заметил. Впрочем, и писатель Евгений Замятин тоже не нашёл в «Дьяволиаде» ничего предосудительного (для советского строя, разумеется), написав:
«Абсолютная ценность этой вещи Булгакова – уж очень какой-то бездумной – невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ».
Насколько искренним и справедливым было это зачисление булгаковской повести в разряд «бездумных», сказать трудно. Может быть, Замятин просто осторожничал, боясь ненароком навлечь неприятности на коллегу по перу?
Вызывающие антибольшевистские интонации, которыми насквозь пронизана «Дьяволиада», литературные церберы, конечно же, распознали чуть позже. «Известия» вскоре опубликовали мнение влиятельнейшего общественного деятеля тех лет Леопольда Авербаха. Не все подковырки и колкости булгаковского «рассказа» удалось ему разгадать. Но даже то, что он всё-таки понял и о чём написал в своей статье, звучит предостерегающе сурово:
«В рассказе „Дьяволиада“ Коротков – простой, обычный человек – сходит с ума и совершает ряд неистовств, так как не мог не вырасти путаный эпизод с двумя близнецами в трагическое событие на фоне большевистского ада, рисуемого Булгаковым».
Авербах сумел разглядеть в повести то, что автор так старательно прятал в тумане фантасмагории, – «большевистский ад», сводящий с ума простых людей! Но на крамолу эту обратят внимание лишь полтора года спустя (статья в «Известиях» появилась 20 сентября 1925 года). А тогда (то есть в самом начале 1924-го) все, кто прочёл «Дьяволиаду», Булгакова поздравляли. О нём заговорили в писательских кругах советской столицы…